Я нага, и я боса
Расплелась моя коса
Девушка направилась к мостику, так и эдак пыталась она подняться на него, но у нее ничего не получалось, словно неведомая сила не пускала. Но ей зачем-то очень нужно было попасть на другой берег.
Я молвы не убоюсь
От серпа не уклонюсь
Тогда она спустилась к самой кромке воды, собралась с духом и, не разуваясь и не снимая шушуна, шагнула в холодную воду. Вода поднималась все выше, но она упорно шла вперед, даже когда ее волосы, словно водоросли, закачались на поверхности, даже когда ее макушка скрылась под водой…
На смерть или на живот
Перейду Калинов мост
«Ульяна!» – раздался душераздирающий женский крик, от которого Маша резко проснулась.
Но все было тихо. Болезненная сентябрьская луна заглядывала в окно, освещая комнату белым светом. Маша выглянула на улицу: во дворе было тихо и темно, с улицы виднелся зажженный фонарь, так что можно было еще спать. В комнате было тепло, однако Маша почему-то почувствовала озноб. Шепча слова молитвы, она вернулась в постель и накрылась одеялом с головой. Но стоило ее голове коснуться подушки, как Маша снова заснула, и сны ей до утра снились легкие и приятные.
* * *
Маша любила гулять с Верой и Лекой. Они выходили со двора и шли по мостовой вперед, пока она не заканчивалась, а затем сворачивали в рощу. Здесь росли молодые деревца рябины, липы, березы, каштана. Их тонехонькие облетающие ветви трепыхались на ветру, опавшие листья золотым ковром лежали на земле. Вера и Лека бегали, искали на земле каштаны и не успевших заснуть на зиму лягушек, которых тут водилось в изобилии из-за бурного ручья. Маша боялась, что дети могут промочить ноги, и не разрешала им подходить близко к воде. Еще одной причиной было то, что на другом берегу ручья часто гуляла гувернантка с детьми помещиков Атласовых – двумя мальчиками возраста Веры и девочкой помладше. Гувернантка была немного старше Маши, и Маше очень хотелось с ней познакомиться. Однако гувернантка не подходила и не заговаривала с ними, а если дети заглядывались на Веру и Леку, спешила увести в другую часть рощи. Вид у нее при этом был сконфуженный, и Маша догадывалась, что это помещики не хотят, чтобы их дворянские дети водились с детьми купеческими. Маше было обидно, потому что Вера и Лека стали бы им отличными друзьями. Однако она помнила, что и ей с сестрами в детстве было запрещено играть с деревенскими ребятами, они могли только смотреть в окно на пробегавших мимо их дома детей в пестрых рубашонках, которым, казалось, было так весело играть всем вместе в прятки, лошадок и догонялки. И как здорово было бы ей иметь в этом городе хоть одного человека, равного ей по положению и по кругозору, с которым можно было бы дружить, рассказывать о своих бедах и надеждах. Но, видно, дружбе между гувернантками было не суждено случиться.
* * *
Однажды вечером, уложив детей спать, Маша обнаружила, что в кувшине, стоявшем на умывальнике, нет воды, и спустилась вниз в людскую. Ей практически не доводилось там бывать. Сейчас, когда купец и купчиха легли спать, а Глафира занималась чем-то в другой части дома, слуги, почувствовав немного воли, собрались у самовара. Они не смели пить хозяйский чай или есть баранки, они просто сидели в людской – кто у стола, кто просто на табуретке или даже на корточках, привалившись спиной к теплой печке, а кто и просто на полу, и разговаривали или прислушивались к разговорам других. Женщины шили. Мужчины курили трубки. В людской было дымно и душно, хотя окошко было распахнуто. Но все затихло, когда в дверях появилась Маша. Она чувствовала себя странно и не знала, как себя вести с этими людьми. Они были гораздо ниже ее по положению, но то, что купец платил жалование и им, и ей, словно стирало какие-то границы между ними, уравнивало их, с чем ни Маша, ни слуги не хотели мириться. Вот и теперь никто не встал почтительно перед Машей, потому что она не была хозяйкой, однако все ждали ее слова: она могла разрешить им продолжать вести беседы или приказать разойтись, и они беспрекословно послушали бы ее.
