Они были заняты разговорами друг с другом, ожидая, очевидно, появления Этиаран, и не подали вида, что заметили Кавинанта. Не желая привлекать к себе внимания, он держался сзади, у внешнего края толпы. Лена встала рядом с ним. Этиаран подняла над головой свою чашу с гравием и стала пробираться сквозь толпу к центру площадки.
Оглядев собравшихся, Кавинант переключил внимание на Лену. Она стояла прямо перед ним и чуть левее, голова была на дюйм или два выше его плеча, и держала на уровне талии обеими руками чашу с гравием. Кавинант снова почувствовал зуд в ладонях от пугающего желания прикоснуться к ней. Словно прочитав его мысли, она взглянула на него с торжественной мягкостью в лице, которая заставила его сердце сжаться, словно оно было слишком велико и не умещалось за обхватывающими его ребрами. Он стесненно отвел от нее глаза и сделал вид, что оглядывает площадку, хотя на самом деле ничего не видел. Когда он снова взглянул на Лену, она, казалось, сделала то же самое – притворилась, что смотрит мимо. Кавинант сжал челюсти и заставил себя набраться терпения и ждать, когда что-нибудь произойдет.
Вскоре собравшиеся замолчали. В центре открытой площадки на низком каменном возвышении стояла Этиаран. Она поклонилась собранию, и люди ответили на ее приветствие, молча подняв вверх светильники. Огни, казалось, сфокусировались вокруг нее, образовав полутень.
Когда светильники опустились, а в толпе затихли последние голоса, Этиаран начала:
– Сегодня ночью я чувствую себя старой – мою память как будто затуманило, и я не помню всей песни, которую хотела бы спеть. Но я спою то, что помню, и расскажу всю эту историю, как рассказывала и раньше, чтобы вы могли разделить со мной те знания, что я имею.
При этом по собранию пронесся тихий смех – веселая дань превосходству знаний Этиаран. Она молчала, склонив голову, чтобы скрыть страх, который принесли ей эти знания, до тех пор, пока люди снова не утихли. Затем она подняла глаза и сказала:
– Я спою легенду о Береке Полуруком.
После последовавшей короткой паузы она вплела свою песню в приветственную тишину, как необработанный редкий драгоценный камень.
Все в жизни мирской нашей бренно —
И звезды, и шепот людской, и мечты.
Как траву, пятнает надменно
Война лик земной красоты.
И люди проходят, как тени,
Следы оставляя в траве.
И молит земля о забвеньи,
Но никто не внемлет мольбе.
В омут кровавый у ног своих
Берек мерзких созданий топит мечом.
Но рядом с ним больше уж нет таких,
Что стояли бы рядом к плечу плечом.
Он – единственный страж красоты,
Он последним падет в бою,
Сохранятся его следы
Лишь в той песне, что я пою…
Шлем искорежен и утерян меч,
Где рука, что сжимала его?
Какой же недруг сумел отсечь
Пальцы у Берека самого?
Полуруким он стал, и вот
К горе Грома Берек идет.
Там и заплакал он среди скал
– Друзей и половину руки потерял…
Берек! Друг земли! Для тебя
Страна силу дарит, любя
Всех погибших сынов своих;
Не исчезнет память о них…
Надевай ты кольцо и иди —
От напасти Страну исцели,
Уничтожь в ней все горе и зло,
Чтобы снова в мире было светло!
Песня повергла Кавинанта в трепет, словно она скрывала в себе призрак, который он должен был суметь опознать. Но голос Этиаран очаровал его. Ее пение не сопровождалось никакими музыкальными инструментами, но прежде чем она пропела первую строчку, Кавинант почувствовал, что песня не нуждается ни в каком сопровождении. Чистая линия мелодии была украшена неожиданными резонансами, содержала в себе гармонию, эхо молчаливых голосов, так что при каждом новом запеве голос Этиаран, казалось, распадался на три или четыре разделенных в песне голоса.
