– Поправляется потихоньку. Вы ей что-нибудь принесли?
– В смысле?
– Вообще-то, в больницы и роддомы люди приходят с пакетами: домашняя стряпня, фрукты, соки, овощи, предметы санитарии и гигиены… Интересуются: что ещё необходимо?
– Ну-у-у… Её-то снабжают по полной программе. За какие заслуги, спрашивается? Не знаете, случайно?
– Догадываюсь. Этот мерзавец замаливает свои грехи. Хотелось бы некоторое участие и от родного мужа получить.
По лицу мужчины пробежала судорога.
– Скажите ей, что дома всё хорошо, соседка помогает. И… что ещё ей нужно?
– Будете записки друг другу писать, всё и узнаете из первоисточника.
* * *
Не помогли и записки, Илья полностью устранился от помощи жене и ребёнку. Собственно, от него другого и не ждали, ругаться перестал, разрешил привезти новорожденную домой – и на том спасибо. Всё необходимое закупила Гельминская. Денег Удава (или Урода, как назвала его «дорогая Софи») хватило с избытком и ещё немного осталось. Рано утром, когда почти весь роддом спит, они вышли с ребёнком и двумя сумками на улицу, в целях конспирации Софья Павловна подошла ближе к дороге и подняла руку, как бы подзывая попутку. Подъехала старенькая машина, как положено, открылась дверь, Гельминская заглянула в салон.
– Моя дорогая Софи! – расцвёл Урод. – Как же я рад тебя видеть!
«Дорогая Софи» промолчала: ей до чёртиков надоело «опускать» этого негодяя, тем более, что и толку никакого не было – Урод перманентно излучал счастье и покладистость. Обе женщины с ребёнком и вещами загрузились в машину – такая была договоренность, что Удав только привезёт их на место, а уж помогать Марине дальше будет «дорогая Софи».
Муж проснулся, но не бросился к жене, стоял в сторонке и молча наблюдал, как они с врачихой разбирают вещи, меняют ребенку пеленки, обустраивают место для новорожденной. Ни кроватки, ни коляски для неё не было, разместили в углу дивана.
– Сегодня же куплю коляску и привезу, – непререкаемым тоном заявила Гельминская. Супруги промолчали. Она ушла от них с тяжёлым сердцем – похоже, жизненная дорога бедной девочки не будет усыпана розами – может, отдать её Уроду? А что? Он – отец, деньги имеет, любит свое чадо. И он – единственный на всём белом свете человек, кому несчастная крошка нужна. Как же раньше ей эта мысль в голову не пришла? Да, пожалуй, надо поговорить с Мариной на эту тему.
Но ни купить коляску, ни поговорить с мамашей у Гельминской не получилось: на работе началась запарка.
Коляску притащил Удав. Он заявился днём, когда муж был на работе, а сын – в детском саду. Оставив покупку посреди комнаты, бросился к голенькой малышке и взялся целовать её во все места, приговаривал:
– Ах ты, моё солнышко, мой ангелочек, моя девочка! А чьи это у нас ручки? А чьи это такие ножки? А чья это такая сладенькая попочка? А чья это такая писечка?
На левом бедре ребенка темнело родимое пятно в форме человеческого эмбриона, оно особенно умиляло папу Удава:
– Во-о-от, моя кровиночка, сразу видно. У меня такое же, видела? Поцелуй Сатаны! Теперь мы вместе навсегда, не потеряемся! Ой, да чьи же это пяточки сладкие такие…
Марина равнодушно взирала на происходящее, прислонившись к косяку. Если бы это был её ребенок, она ни за что не позволила бы хватать его грязными руками и лобызать где ни попадя. Но лежащее на диване существо своим ребёнком она не считала. Это было нечто чужеродное, внедрённое в её организм насильственным путем, исковерковавшее жизнь и убившее наполовину её саму. «Поцелуй Сатаны»! Надо же, прямо в десятку!
