Проклятые боги: Беззаветное отрицание - страница 3

Великан смотрел на это, не проронив ни слова.

– И так всегда. Ничего не меняется. Но смертный… да, это было неожиданно. Интересно понаблюдать, сможет ли эта искра устроить пожар? – великан щелкнул вновь. Дорожка из трупиков, ведущая к закрывшейся двери, испарилась фиолетовой дымкой и потоками стянулась в горнило печи. – Как красиво… и всë же ты не прав. Тайм хорошо выполняет свою работу, – пропел свои мысли огромный бог. Впервые за долгое время он оказался доволен новостями и с трудом скрывал улыбку на своëм лице.

****

Раннее утро. На изрезанной извилистым ручьем лесной опушке, над разверстыми кронами возвышался чердак старого бревенчатого дома. Деревянные оконные ставни выглядывали на обкошенный двор, окруженный наточенным частоколом. Высокие хоромы по велению лесных хранителей выросли в затерянном остроге и с самого утра их толстые стены не прекращали трястись от неумолкаемой брани.

Входная дверь протяжно скрипнула. Почти облысевший мужчина худощавого телосложения, борода которого была неряшливо обкорнана ножом, натягивал на себя меховую шапку одной рукой, пока второй крепко сжимал изношенное двуствольное переломное ружье. На его плечах висела потрепанная торба, к которой был привязан многократно свернутый спальный мешок. Остальное обмундирование скрывала кожаная куртка с высоким, меховым воротником. Мужчина был чем-то разгневан, в его резких движениях читалось пренебрежение. Выходя на видавшее лучшие времена крыльцо, он судорожно расчесывал продолговатый шрам на шее, когда изнутри послышался скрипучий женский голос:

– Нету! Ничего нет! Ни муки, ни сахара, даже соль и та заканчивается. Чем мне детей кормить? Печь начала травить по-черному, одежда в труху рассыпается, а дыра в полу… У нас пол разваливается, – голос изменился, стал более грубым, резким и скорым, но всё еще скрипел как заржавелая калитка. – А этот и пальцем не шелохнет! Деревня то туда-обратно, так хоть бы мяса принес! Нету дичи, нету дичи. Так найди! Али ты думаешь, что она сама к тебе припрыгает, снимет тулуп, да в котел прыгнет? – Женщина нещадно бранила своего мужа, после чего начала хрипеть и зашлась мучительным приступом кашля.

– Папа стой, маманька помирает! Папа! – в унисон завопили детские голоса. Мужчина бросил назад испуганный взгляд, но после вновь нахмурился, и дверь с громким хлопком влетела в проем, вгоняя в дом холодный и свежий воздух.

– Да что ей будет, – прошептал он про себя, пытаясь успокоить терзаемое сердце. Злость его сошла на нет и появилось чувство вины за собственные обиду и равнодушие. Он стоял на крыльце вслушиваясь в протяжный кашель и детские крики.

– Мамочка, не умирай пожалуйста, мы тут, с тобой… – женщина заходилась всё новыми приступами, а дети всë громче звали на помощь отца.

Мужчина напрягся, потянулся к дверной ручке и… отпрял, стараясь не скрипеть крыльцом. Кашель прекратился, хозяйка успокоилась и постаралась восстановить сбитое дыхание.

– Пусть идет, мои сладкие. Папа принесет нам большого оленя, а мы пока пойдем по грибы. Вечером зажарим его во дворе до хрустящей корочки, приправив травами. А на костях сварим супчик. Не плачьте, милые, в этот раз голоду не застигнуть нас врасплох.

Мужчина выдохнул. Когтистая рука, сдавившая его сердце, ослабила хватку. Он любил своих детей. Любил свою жену. И ненавидел. Презирал не меньше, чем презирал себя.

Не был стар, но морщины и седина плотно въелись в физиономию. Глаза впали. Дрожащей четырехпалой рукой, он перекинул погонный ремень через плечо, заткнул почерневший серебряный кол за пояс, вынул из-за пазухи флягу и, взболтнув содержимое, отправился проверять силки на лишь ему одному ведомых тропах.