Она, молитва эта, и по сей день висит на том же месте, под портретом, хоть капитан милиции Вячеслав Громыко, или просто Слава, их начальник отделения, уже несколько раз говорил, чтобы сняли. Говорил, но не особо настаивал. Самому снять в облом, что ли, если так уж хочется (это такой у Вовки лексикон). А может, и не хочет он, чтоб ее убирали, а так больше для порядка напоминает. Вовка в ответ возмущается: зачем снимать, кому она мешает, что в ней не так написано. Каждый день мимо ее проходишь и – хочешь-не хочешь – мимолетом глянешь. Вот так незаметно она в мозгах и отпечаталась.
– Здравия желаю, Алексей Иванович!
Это Саша Бойко, молоденький лейтенант из дежурной части, лишь полгода назад академию внутренних дел закончил, теперь тоже в райотделе работает. Пообвыкся уже на новом месте, но, видать, называть Кобзаря по имени и на «ты», или хотя бы просто по отчеству, язык не поворачивается. Что ни говори, следующее поколение. Хотя Алексей Иванович, если честно, на это вообще внимания не обращает. Как-то в милицейской среде понятие возраста несколько нивелируется, приобретая порой скрытые формы, в которых мирно соседствуют равноправие и уважение. Вон Вовка Михайловский тоже больше чем на десяток лет его моложе, а сразу, при знакомстве, по-простому – на «ты» и «Иваныч». Нормально. Одно ж дело делаем, в одной конторе работаем, товарищи, как сказали бы в не такие уж и далекие советские времена.
– Привет, привет, Саня. Ты, как всегда, официально? Хотя, конечно, приятно видеть в милиции воспитанного человека.
– А как же, Алексей Иванович, – Саша смущенно улыбается, пожимает плечами и тут же намеревается высказаться не только от себя, но, по всей видимости, и от всего своего поколения, – Мы старших товарищей уважаем, нас так учили. Да и, в общем-то, служба есть служба.
– Ну да, ну да, конечно.
Скрывая добродушную улыбку, соглашается Кобзарь, берет протянутые дежурным ключи от кабинета и направляется к лестнице, ведущей на второй этаж.
Впереди – сутки работы в следственно-оперативной группе.
– Амбал, смотри, они уже закрываться хотят. Уже последних выгоняют. Чего тормозишь?
Шнур заметно нервничал, вплотную придвинувшись к Амбалу и часто дыша ему прямо в ухо. Тот ничего не ответил, лишь молча, не поворачивая головы, грубо обхватил своей широкой ладонью в грязной перчатке его лицо и резко оттолкнул. От неожиданности Шнур резко опрокинулся назад – вязаная шапочка сползла на затылок. Он подхватил ее рукой, а затем начал усердно тереть лоб, нос, подбородок, на которых, ему казалось, отпечаталась огромная пятерня Амбала.
– Заглохни, падло! – медленно повернув к нему голову, злобно прошипел Амбал.
Шнур обиженно потянул носом воздух, глянул на широкий затылок ватажка, вновь натянул шапочку на голову и, отодвинувшись в сторону, затих. В последнее время он часто задавал себе вопрос: как возник в их с Гурей судьбах этот огромный, властный, жестокий, дерзкий, не терпящий возражений человек. И сам себе не мог на него ответить. Да как-то внезапно, мгновенно, вдруг. Просто однажды зашел в сельскую забегаловку5, в которой они «отдыхали», балуясь пивком. Даже не зашел, а ввалился. Ввалился в их жизнь, сразу же задавив своим напором, непробиваемостью, своей бешеной бычьей натурой.
– На что пьем, мужики? – запросто сказал он, подсаживаясь к их столику.
– На заработанные, – глядя слегка посоловевшими глазами на подошедшего, непринужденно, насколько он мог это изобразить, ответил Гуря.
