Она отложила карту в сторону.
Была тут и толстая синяя тетрадь с уголками, защищенными позолоченным металлом. В ней содержались рукописные заметки о вертунах, которые Рашмика прилежно делала на протяжении восьми лет. Рашмика начала писать в эту тетрадь, когда ей исполнилось девять и она решила – вполне в соответствии со своим ранним развитием, – что хочет стать ученым и изучать вертунов. Над ней, конечно, смеялись – по правде сказать, довольно добродушно и необидно, – но от этого она только еще более усердно царапала свои заметки.
Рашмика знала, что нужно спешить, но не могла не перелистать эти страницы, внимая их шелесту, отчетливому в тишине комнаты. Бывало, она смотрела на тетрадь свежим взглядом, словно глазами другого человека, и та казалась подлинным произведением искусства. Вначале почерк Рашмики был крупным и аккуратным – детским. Она пользовалась ручками разных цветов и тщательно подчеркивала важные места. Кое-где чернила выцвели или растеклись, попадались пятна и кляксы, но ощущение много пережившей старины лишь придавало прелести этому процессу.
Рашмика рисовала сама, копировала иллюстрации из других источников. Первые рисунки были грубыми и наивными, но через несколько страниц приобрели точность и уверенность, как наброски натуралистов Викторианской эпохи. Рисунки были заботливо дополнены стрелками и пояснениями.
Само собой, это были чертежи артефактов вертунов, с записями об их происхождении и назначении, а также множество изображений самих вертунов, их анатомии и поз, воссозданных по найденным окаменелым останкам.
Она переворачивала страницы – годы своей жизни. Почерк мельчал, читать было все труднее. Цветные чернила использовались все реже, несколько последних глав были написаны черными. Здесь тоже все было аккуратно, прежние методичность и прилежание никуда не делись, однако теперь рукопись напоминала скорее работу ученого, чем записи увлеченного ребенка, пусть и талантливого.
Рашмика больше не брала тексты и рисунки из других источников, на бумагу ложились только ее собственные, не зависящие от чужого мнения мысли. Разница между первыми и последними записями была разительно очевидной для Рашмики, пройденный путь оказался длинным.
Очень часто ее до того смущали первые робкие шаги, что порой хотелось выбросить эту тетрадь и начать новую. Но на Хеле бумага стоила дорого, а тетрадь подарил Харбин.
Рашмика пролистала последние, чистые. Мысли были еще зыбкими, но она уже догадывалась, какими будут умозаключения. На страницах как будто проглядывают тени слов и цифр; нужны лишь время и сосредоточенность, чтобы сложились четкие формулировки. В предстоящем путешествии возможностей поработать с тетрадью наверняка была бы масса…
Но она останется здесь. Эта вещь много значит для Рашмики, и невыносима мысль, что в дороге она может потеряться, что ее могут украсть. Если не взять ее, по крайней мере будет надежда, что тетрадь дождется возвращения хозяйки. Что мешает делать записи в пути, оттачивая аргументацию, добиваясь, чтобы умопостроения не имели изъянов? Тетрадь от этого только выиграет.
Рашмика захлопнула ее и отложила в сторону.
Оставались еще две вещи: компад и старая замызганная игрушка. Компад на самом деле был не ее, он принадлежал всей семье, и Рашмика подолгу пользовалась им, когда не находилось других желающих это делать. Бывало, не находилось месяцами, и теперь, в ее отсутствие, его вряд ли скоро хватятся. В памяти компада хранилось много данных, связанных с исследованиями вертунов, материалов, взятых из других электронных архивов. Там лежали фотографии и фильмы, которые она сделала в раскопках сама. Устные показания старателей, обнаруживших вещи, которые не отвечали общепринятой теории истребления вертунов, – на эти сведения наложили запрет церковные власти. Работы других ученых. Карты и данные лингвистических исследований. Все это поможет Рашмике, когда она будет следовать по Пути.
