В зыбком свете кошки сливаются в мешанину из прямых и кривых линий. Что это – тайное послание? Шифр? Может быть, здесь спрятаны буквы – в полосках, кончиках ушей, изгибах хвостов? Чиж поворачивает письмо так и сяк, водит лучом фонарика вдоль линий, нарисованных шариковой ручкой. На спинке у полосатой кошки ему чудится буква М; изгиб лапки черной кошки напоминает С или Г, но трудно сказать наверняка.
Уже готовясь убрать письмо, он кое-что замечает – луч фонарика, словно миниатюрная линза, высвечивает деталь. В уголке, там, где должен быть номер страницы, – прямоугольник, величиной с ноготь мизинца. А в нем – другой, поменьше. Кошкам, разумеется, дела до него нет; если не присматриваться, то и не разглядишь его среди них. Но Чиж все-таки заметил. Что это – рамка, а в ней пустой лист? Старый телевизор с выключенным экраном? Окно, а за окном пустота?
Чиж приглядывается. С одной стороны точка, с другой – две петли. Дверь. Дверца чулана или сундука, закрытая наглухо. И тут словно ветерок из прошлого перевернул страницу, навеял воспоминание. Мамина сказка, полузабытая. Мама все время ему что-то рассказывала: сказки, притчи, легенды, мифы – прекрасные пестрые небылицы, разноцветье вымысла. Глядя на рисунок, Чиж вспоминает: да, была такая сказка. Про кошек, сундук и мальчика. Подробностей он не помнит, но точно была такая сказка. Что же там вначале?
Давным-давно… Давным-давно жил да был мальчик, который очень любил кошек.
Он ждет, когда сам собой вспомнится мамин голос, доскажет ему сказку до конца. Ждет, что покатится история, словно мячик с горы. Но слышит лишь папино мерное дыхание. Он забыл мамин голос. А голос, что рассказывает ему сказку, – его собственный.
После урока естествознания все бегут в буфет, толкаются в очереди за какао и сосисками в тесте, спешат занять самые удобные столики. Чиж никогда не любил обедать здесь, под вечный шепоток. Несколько лет он занимал столик в самом укромном углу, за торговым автоматом. А потом, под конец пятого класса, появилась Сэди и без смущения отвоевала место для них двоих. И весь этот год, чудесный год, он был не один. В первый же день Сэди схватила его за руку и потащила на улицу, на чахлый газончик. Там, в тиши и прохладе, все звуки казались громче, и когда он опустился рядом с ней на траву, он слышал все: и шорох пакетов, из которых доставали они бутерброды, и как шаркнула по бетону кроссовка, когда Сэди поджала под себя ногу, и шелест молодой листвы на ветру.
За спиной у них стали шептаться по-другому. Ребята теперь распевали: «Тили-тили-тесто, жених и невеста!»
Эту чушь до сих пор поют? – удивился папа, когда Чиж ему рассказал. Этой ерунде даже конец света не страшен. Все книги сожгут, а она останется.
Папа умолк на полуслове.
Не обращай внимания, скоро им надоест.
И задумался. Только не очень-то водись с этой Сэди, добавил он. А то все решат, что вы одного поля ягода.
Чиж кивнул, но с тех пор он и Сэди обедали вместе каждый день, в любую погоду, – вместе жались под козырьком в дождь, вместе дрожали от холода в зимнюю слякоть. А когда Сэди пропала, Чиж в буфет уже не возвращался и по-прежнему обедал в их любимом месте. К тому времени он уже усвоил: иногда быть одному – это не самое страшное.
Сегодня на улицу он не спешит, а задерживается в кабинете естествознания, нарочно долго роется в сумке с книгами, ждет, когда все разойдутся. За учительским столом миссис Поллард, складывая аккуратной стопкой бумаги, устремляет на него испытующий взгляд.
