В назначенный час все собрались перед Милой, и она начала рассказывать. Много, где-то даже косноязычно, сбиваясь. При этом она не теряла своего очарования. Наоборот, оно становилось все сильней, притягивало, как магнит. Собравшиеся узнали о том, в каких техниках она работает, как к ней приходят сюжеты, где черпает вдохновение. Стандартные темы. На меня Мила толком не смотрела. Почувствовал себя ненужным, как будто меня используют. Фотографий было достаточно, я перестал снимать. Стоял с отстраненным видом, рассматривал картины. В основном преобладали пейзажи, деревенские домики. Но встречались и изображения космического неба, темно-синего, сиреневого, с яркими звездами. Был портрет ее дочери – девочки с темными, как смола, волосами и острым подбородком. Взгляд очень строгий и очень серьезный. Почему Мила решила нарисовать ее именно такой? Еще выбивался из общей канвы автопортрет. На нем она была похожа на себя, но какая-то не такая, как будто это сестра-близняшка. Но что не так в ее внешности? Моложе? Серьезней? Грубей? Да, улыбка отсутствовала, а я привык видеть Милу именно улыбчивой, смеющейся.
Я постоял еще немного, выступал спикер из Союза художников России, делился впечатлениями от увиденной экспозиции.
Что же, мне здесь больше делать нечего. В непонятных, расстроенных чувствах я отправился к гардеробу. Мне всегда было непонятно, почему именно среди людей чувствуешь себя очень одиноким. Но и уезжать в глушь, в которой каждый прожитый год не отличается от предыдущего, где ничего не меняется даже визуально, не хотелось.
Я дал номерок и взял куртку.
– Ну, и куда это мы собрались? – услышал я знакомый голос. – Чуть не упустила тебя из виду.
– Я все пофоткал, обработаю и скину.
– Хорошо. Но сейчас мы пойдем в кафе, посидим и отметим мою выставку, хоп?
– Хоп? Что это? – удивился я.
– Это «договорились» на узбекском, – очаровательно улыбнулась она.
Мое плохое настроение как рукой сняло, внутри стало тепло. Она не дала мне почувствовать себя забытым и заброшенным. Мила оказалась внимательной и чуткой, уловила мое настроение.
– Ну, давай, – развел руками я.
– Сейчас, еще немного мне надо побыть, минут десять.
– Ладно, ладно.
Немного позже она вышла из галереи, уверенным движением взяла меня под руку, и мы пошли в кафе. С Милой было уже привычно и комфортно, исчезло беспокойство, неловкость, как при первых встречах. Веяло прохладой, мы кутались в воротники, прятали лица от ветра, пытаясь разговаривать.
В одном из заведений на проспекте заказали перекусить и пару коктейлей. Я, как всегда, не хотел пить, но Мила настояла, что надо отметить такое важное событие в ее жизни.
– У меня ведь не так много выставок было. Это, по-моему, четвертая. Я имею ввиду, персональных. Были еще какие-то сборные.
– Я за тебя очень рад. Дивлюсь, как у тебя на все хватает времени.
– А его и не хватает. Постоянно приходится делать что-то в ущерб другому. И потом чередовать.
– А у меня вроде и время есть. Только заполнить его нечем. Все так быстро живут, куда-то мчатся, столько дел, решают свои проблемы. А мне и мчаться-то некуда.
Мы выпили, предварительно чокнувшись бокалами.
– Расскажи мне о Донбассе, – попросила она.
– Если честно, то не хочу. Когда-то я пытался что-то кому-то рассказывать, а потом видел стеклянные глаза, наплевательские и безразличные. С тех пор я никому ничего не рассказываю. Все есть в интернете, во всем можно разобраться самому.
