Прежде чем начать свое малоприятное альпинистское восхождение на достаточно высотный для него этаж, Георгий Владимирович еще раз бдительно прислушался. Да, Джека не слышно. Зато со всей звуковой очевидностью некие жильцы отчаянно и гадко ругались, сопровождая свои изысканно матерные крики судорожным грохотом непонятного происхождения. Одним словом, невидимые миру слезы лились ручьями за окрашенными в веселые тона подъездными стенами.
На седьмом этаже Георгий Владимирович долго стоял, прижавшись плечом к стене.
И вот наконец он возле квартиры, в которой еще недавно жили Маша с Костиком. Джек явно безмолвствовал. Не скулил, не скребся лапами в могучую железную дверь, какой самое оно закрывать вход в убежище, рассчитанное на прямое попадание атомной бомбы.
Георгий Владимирович из последних сил машинально позвонил в дверь и уныло усмехнулся. Никаких эмоций со стороны Джека опять-таки не последовало.
Тем не менее, когда он с третьего, вернее даже с пятого раза наконец заставил ключом сработать непривычный замок с разными особыми секретами, Шаталов увидел перед собой то, что менее всего ожидал. Вернее, вовсе не ожидал. И ни при каких усилиях своей достаточно богатой профессорской фантазии додуматься до подобного казуса не мог бы.
В коридоре перед ним с Джеком на руках стоял человек. И это был явно молодой человек. Джек, коричнево-белый щенок французского эпаньоль-бретона, лежал в какой-то странной позе. Притом еще и неестественно оскалившись.
Джек обычно встречал Шаталова вертко, со счастливым визгом. Он столь стремительно нырял ему под ноги, прыгая то спереди, то сзади, что Георгию Владимировичу невольно казалось, что его встретила не одна собака, а целых две или три.
– Добрый вечер… – с трудом проговорил он, словно это были первые слова, сказанные им в этой жизни. – Хотя, какой он к лешему, добрый. Кто вы, юноша?
– Это мой самый мерзкий день… – судорожно, почти детским голосом отозвался молодой человек и всхлипнул, икнул и снова всхлипнул.
Он, кажется, плакал.
Только сейчас Шаталов понял, что Джек мертв.
Георгий Владимирович отчетливо побледнел.
– Я сейчас все вам объясню… – гундосо промямлил молодой человек. – Я – Гриша. Друг Костика. Ваша дочь тоже хорошо знает меня. Прошу вас, не выдавайте меня, пощадите, пожалуйста.
– Что с собакой?! – требовательно вскрикнул Георгий Владимирович. Фраза, им произнесенная, прозвучала емко, туго. Откровенно говоря, он не ожидал от себя, что может быть так суров.
От такого напора со стороны Шаталова Гриша невольно отшатнулся в сторону, словно получил самую настоящую увесистую оплеуху.
– Он так громко лаял… – слезно проговорил молодой человек. – Я испугался, что дверь могут, в конце концов, открыть или взломать. А я второй день прячусь здесь от призыва… Вот моя повестка.
Он робко протянул Шаталову какой-то истерзанный листок. Тот был весь так странно измят, замусолен, словно его усердно жевали. Вполне возможно, что Гриша безуспешно истерически пытался съесть это военкомовское извещение, призывавшее его исполнить воинский долг. Между прочим, священный долг.
– Дрянь… – глухо постановил Георгий Владимирович. – Тебя бы показательно расстрелять, да мы в подлый либерализм заигрались. И как только хозяйка квартиры тебе разрешила тут прятаться?
Гриша сдавленно вздохнул:
– Она живет в Нью-Йорке и квартиру сдает по Интернету. А Маша мне разрешила здесь отсидеться. Давайте ей позвоним!..
