Прорыв под Сталинградом - страница 28

Настроение у Лакоша было испорчено. Он с неохотой бросил взгляд на карточку. На ней была пышнотелая молодица, которую можно даже было назвать симпатичной.

– Чересчур хороша для такого чурбана! – буркнул он.

Гайбель воспринял это как комплимент и, желая отблагодарить, поинтересовался:

– А у тебя нет с собой никаких фотокарточек?

– Я тебе что, альбом? – взвился Лакош, но потом все же вытащил из солдатской книжки потрепанное паспортное фото и протянул ефрейтору.

– Так не годится, – ответил тот. – Это ж ты!

– Угадал, молодчина!

– Штурмовик? – изумился Херберт, глянув Гайбелю через плечо. – Хотя нет, НСМК[10], верно? Шарфюрер, ничего себе!

– Ничего от вас не утаить, – сухо заметил Лакош.

– Я ведь тоже партийный, – как-то жалобно протянул Гайбель, возвращая снимок. – Я поначалу и не рвался особо, но жена покоя не давала. А сейчас оно даже и к лучшему, все равно клиенты наши все…

– Вот чего-чего, а этого мне не требовалось, – подчеркнул Херберт. Он за это время уже нарезал колбасу из банки и теперь жарил ее над огнем на крышке от кастрюли. – Какая кому разница, партийный его зубной врач или беспартийный!

– Хорошенькая у вас точка зрения, – отозвался Лакош, листая солдатскую книжку. Херберт воспринял это на свой счет.

– Ты еще скажи, что ты себе добровольно каждое воскресенье дежурствами отравляешь.

Лакош убрал удостоверение и возмущенно взглянул на Херберта:

– Конечно, добровольно! Ты себе, видно, и представить не можешь, что кому-то есть дело до жизни простых рабочих?

– Кто б жаловался! Ты на своих разъездах заработал достаточно!

– А я и не про себя говорю. Но ты только погляди на силезских шахтеров! Мой отец горняком был, и знаешь ли… Им не до смеха!

– Ага, а с тридцать третьего у него, значит, жизнь наладилась?

– Нет, – растерялся Лакош. – Не наладилась… Умер он давно… Но у других-то! – вновь оживился он. – У других много чего изменилось, могу я тебе сказать! А если б они не навязали нам эту войну, так мы бы в Германии уже и социализм построили!

– Если бы да кабы, – издевательски произнес Херберт. – Если б ты не прихватил консервов, нам бы сейчас жрать нечего было! На, бери кусок, социалист хренов!

Он пододвинул коротышке крышку, от которой исходил запах горелого жира. Достав из кармана алюминиевую ложку и кусок сухаря, Лакош принялся за еду.

– Вот как все с этой войной на деле обстоит, – продолжил он, двигая челюстями. – Почему ее те развязали? Потому что им завидно было, что у нас социализм, вот почему! И только поэтому! Но запомни: стоит нам только победить, вот времена наступят! Адольф все банки и тресты поразгонит, да и вообще всех капиталистов вместе взятых. Все социализирует!

– Все социализирует? – испуганно переспросил Гайбель. – И лавки наши тоже?

– Да сдались ему твои лавчонки, телячья твоя башка! – с презрением в голосе отозвался Лакош. – Тут тебе не коммунизм!

– Так и крупные предприятия не сдались тоже, – возразил Херберт. – Ты что же, считаешь, что Гитлер им позволит на войне нажиться, только чтоб потом все у них отобрать?

– Да что вы понимаете! – разошелся Лакош. – Или вы, может, думаете, “национал-социализм” и “рабочая партия” – это просто слова такие красивые? Адольф и сам был простым рабочим. Говорю вам, своих он в беде не оставит!

В дверь просунул голову постовой.

– Эй, меня тут менять кто-нибудь собирается? – поинтересовался он. – Десять минут первого!