Мы доехали до станции, и я взвалил на себя бо́льшую часть нашего барахла, но Старый все равно отставал. Сказать, что он шел как на эшафот, – ничего не сказать. Он будто шел на эшафот с привязанными к ногам гранитными плитами.
– О господи. – Я бросил свою ношу и встал, дожидаясь брата. – Если заболел, так и скажи.
– Я… не… болен, – неубедительно прохрипел Старый, проковыляв мимо меня в направлении станции.
Нам выдали билеты на имя Диссимуло, как и обещал полковник Кроу, хотя клерк за стойкой и пронзил меня злобным взглядом, когда я с трудом выговорил якобы собственную фамилию.
– Диссимуло. Что еще за имя такое? – спросил я Густава, когда мы отправились на поиски носильщика, чтобы он забрал наши вещи.
– Кажется, и-итальянское, – заикаясь, пробормотал брат.
– Тогда буду звать тебя Джузеппе. А ты можешь называть меня Леонардо.
– Как насчет просто Дурень? – огрызнулся Старый устало, словно насмешки в мой адрес были некой тяжелой обязанностью, выполнять которую он мог только чудовищным напряжением остатков сил. – Если уж брать чужое имя, так почему бы не придумать нечто более подходящее?
Предложение показалось мне не лишенным смысла, и поэтому вскоре я сдал наши седла и сумки в багаж, указав имя «Густав Холмс».
– Ты же всегда хотел стать новым Холмсом. Ну вот, я тебя им и сделал, – сказал я брату, который устроился на одной из длинных скамей, тянувшихся, как ряды кукурузы, через весь огромный зал станции.
Старый кивнул, глядя на кучу сундуков, ящиков и мешков, в которую закинули и наше барахло.
– Надеюсь, ты не отдал носильщику вещь, которую не хочешь потерять.
– Не беспокойся, самое необходимое у меня вот здесь. – Я похлопал по потертому ковровому саквояжу, который мы купили в ломбарде, перед тем как сесть на конку. Там было все, что могло понадобиться нам в ближайшие дни: смена одежды, зубные щетки, бритва и помазок, рассказы о Холмсе и еще пара предметов, которые, я надеялся, не пригодятся, – наши револьверы в кобурах. Но в саквояже не было никаких невосполнимых вещей, о которых говорил брат.
– Отто, – сказал Старый, – немедленно дуй туда и вытащи свою книгу из седельной сумки. У нас еще есть несколько минут. Достаточно времени, чтобы отправить рукопись почтой. – Он промокнул покрытое испариной лицо носовым платком. – Да, признаю, чувствую себя крайне дерьмово. Но если я могу забросить свои несчастные кости в поезд, то и ты мог бы дотащить свою книгу до почты, черт возьми.
– Так что же именно у тебя болит, брат? Может, отбитая совесть?
Я, конечно, просто хотел сменить тему. Старый ответил тем же, хотя и не столь элегантно: просто покачал головой, поднялся и направился к дверям в западной стене станции.
«Тихоокеанский экспресс» ждал нас снаружи.
Я невысокого мнения о железных дорогах, но это не помешало мне восхититься красотой поезда. Увидев его, я понял, как чувствует себя человек, входящий в помпезный оперный театр. От такого количества роскоши и блеска вполне можно на мгновение забыть об унылом убожестве повседневности.
И это был только локомотив: темно-зеленый с красными полосами и позолотой, отполированный до такого блеска, что укрепленный над путеочистителем громадный прожектор казался лишним: уж наверняка начищенный паровоз будет сиять в лунном свете яснее самой яркой звезды. Еще я углядел суетливого толстячка в комбинезоне – без сомнения, машиниста, – который перетирал тряпкой рукоятки и рычаги в кабине, словно наводил глянец на бриллиант.
