Катя вышла на улицу. Постояла на крыльце, привыкая к свету. Исчезла деловая синица. И вороны пролетели, и голуби. Только воробей по-прежнему копался в мусоре, то и дело, поднимая голову с набитым вокруг клюва ободком грязи. Потом и он вспорхнул на тесовую крышу, уселся на то место, где снег сполз. Воробей нахохлился и притих на слабом солнцегреве.
* * *
До обеда Павел Кузьмич пробыл на ферме. Переводили молодняк в утепленное помещение. Часу во втором заехал домой. Румянка вела себя неспокойно: дула ноздри, жалась в угол. Глаз да глаз нужен.
Управившись по хозяйству и пообедав, Павел Кузьмич опять поехал на ферму.
Но в конце улицы из-за сугробов выкатилась Кстинья и, утвердивши стоптанные валенки посреди дороги, раскинула руки, как пугало огородное:
– Стой! Стой, тебе говорю!
– Садись. Куда тебя?
Павел Кузьмич придержал лошадь. Но Кстинья и слушать не хотела.
– Это что же теперь – управы нет? Советская власть кончилась? Я до самого дойду! – Кстинья ткнула пальцем вверх.
До кого до самого – не понятно: до председателя? до прокурора? или до бога?..
– Ну, вот что… Ты мне толком вразуми. Что у тебя стряслось?
– Вот ты партийный, вот ты голова на бригаде – ты и рассуди!
Кстинья потянула вожжу, правя лошадь к своему дому.
– То прибаутками, то проделками разными на все село ославил… Видит бог – терпела! Разорил, супостат… разори-ил!
«Тугушев, – догадался, наконец, Павел Кузьмич. – Что же это он успел вытворить?»
У дверей дровяного сарайчика Волковых лежал издохший пуховый козел.
– Кормилец, разнадеженька, – запричитала Кстинья, опустилась на колени и погладила козлу бок. – Оставил, изверг, без платочка пухового…
У кормильца были открыты глаза, желтые, с черными и узкими, как щели в глиняных копилках, зрачками. В снегу промята глубокая тропа: видно, прошли вокруг козла соседки, окрестные старухи, зеваки-мальцы…
– Как это его угораздило? – спросил Павел Кузьмич.
– Угораздило…
Тут только бригадир заметил рядом с козлом след трактора «Беларусь», уже затоптанный прохожими.
– Ну, вот что… Сейчас ветеринара привезу, узаконим. Я с этого сволотного семь шкур спущу. Тьфу, подлец какой.
– Фершела! Фершела! – грозно требовала Кстинья, стараясь поспеть за отъезжающим бригадиром.
– Беда, беда с этим Иваном Тугушевым, – думал Павел. Кузьмич. – До армии старухе Булаевой покоя не давал, то на танцы в клуб ее приглашал, то частушки под ее окном пел. Ведь надо ж выдумать:
Пошла плясать,
Юбку забулавила.
Полюбила гармониста
Бабушка Булаева!
Прежде чем разыскивать ветеринара, Павел Кузьмич заехал к силосному кургану, где Иван отгребал трактором снег, и подозвал его к себе.
– Ты что же, подлец, с Кстиньиным козлом сделал? У тебя голова на плечах есть? Есть или нет?
– Какой козел, Павел Кузьмич? – удивился Иван.
– Ты зачем у нее козла сегодня задавил?
– Не давил, Павел Кузьмич, слово даю…
– Там твой след, сам видел!
– Не давил, – Иван опять хотел поклясться, но вспомнил, как утром напротив дома Волковых что-то метнулось из-под трактора, и осекся. – Если только задним колесом… Но ведь в правилах сказано… не виноват я.
– Я покажу тебе правила! Ты у меня походишь с вилами! – пригрозил Павел Кузьмич.
«Вот и разбери их, – думал он, отправляясь за врачом. – Вроде и не врет Иван. Может, Кстинья сама недоглядела, обкормила чем-нибудь, а теперь ищет виноватых…»
Ветеринара он нашел во второй бригаде и сразу же повез его на место происшествия.
