Читать онлайн Виталий Волков - Прощание с Рейном

© В. Л. Волков, 2025

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2025

Рейн – один из главных символов Германии, не случайно первая опера вагнеровского цикла «Кольцо нибелунга» – «Золото Рейна». Новая книга Виталия Волкова – сборник рассказов «Прощание с Рейном» – многопланова, но прежде всего – о прощании. Во-первых, с Германией в том виде, в каком она существовала последние полтора века. Во-вторых, с Европой, Западом: закат Европы в Лунку Истории – свершившийся факт, Германия и Франция точку невозврата прошли, Британия – на подходе. В-третьих, это прощание с мифом о Европе, которым жили несколько поколений русских, а некоторые продолжают жить до сих пор. В одной из песен группы «Наутилус Помпилиус» пелось: «Гудбай, Америка, где я не буду никогда», причём пелось именно тогда, когда границы открылись. В виду имелась Америка наших грёз, которая, как выяснилось, не имела отношения к действительности, и поездки туда означали прощание с мечтой, с мифом, призраком. То же – с Европой.

Наше расставание с Европой началось в 1991 году. Сегодня это долгое расставание закончилось. Книга Виталия Волкова – об этом. Его герои живут в России и говорят, размышляют о Германии; живут в Германии и говорят, размышляют о наступающей новой нормальности, обнуляющей Европу, сбрасывающей её в Тартар Истории.

Станет ли прощание с Европой грёз фактором понимания русскими России, встречей русского человека не с придуманной, а настоящей Россией? Ведь грёзомифы о Европе и о России – две стороны одной медали. Книга В. Волкова и об этом. И ещё о любви – к России и Германии – и о горечи утраты, горечи осознания смерти, усыхания одной из некогда могучих ветвей европейской цивилизации – Запада.

Зима 2023 года выдалась долгой, как песня бурлацкая. Долгой.

А еще – снежной, сердитой. Сердитой и неровной, что уставшая проводница в поезде дальнего следования, стучащего колесами по России, по ее бесконечным рельсам. Многие устали за ту зиму. И бурлаки, и проводницы. И учителя общеобразовательных школ.

Под конец февраля, к четырем дням праздника, вернулся крепкий и цеплючий мороз. Он вернулся, подышал в окна, и вдруг отступил, сдал города большому снегу. Дворников в столице изрядно поубавилось, киргизы да таджики разъехались по домам, испугавшись то ли слухов о том, что их забреют в русскую армию, то ли борьбы со снежными массами. Шайтан с ними, с этими массами…

Виктор Леонидович Леонтьев, собравшись однажды перед праздниками в школу, поутру увидел, как во дворе, на узкой полоске тротуара, оставленной пешеходам бесконечной стройкой, собралась группа людей, которая привлекла его внимание. Люди работали. Кто с киркой, кто с совковой лопатой. Они издавали громкие гортанные звуки и ходили хороводом вокруг большого рыжего ледяного надолба, по какой-то причине выросшего на ровном льде за ночь. Люди были возбуждены. Они заходили то слева, то справа, они поднимали свои орудия в воздух и со стуком вонзали их в цель, что копья в павшего зверя. А тот не давался. Виктор Леонидович поглядел, поглядел на такую сцену и пришло ему на ум уехать на выходные куда-нибудь из Москвы. Многие устали в ту зиму.

Так он оказался во Владимире. Тут дворников нет вообще, и снег хрустит под ногами во дворах, в проулках и даже на Большой Московской, что идет в горку от вокзала и упирается в «Золотые ворота».

А ворота те в пасмурный день белы как тот снег. А если выглянет солнце, то они и впрямь обретают теплый золотой румянец.

Виктор Леонидович успел побродить по главной улице, посмотреть и на Ворота, и на древний Дмитриевский собор, напоминающий о былом величии княжества Владимирского; он и на смотровой побывал, обозрел белые-белые поля. Походил он, походил по скользи да по снегу и вдруг утомился. Недооценил он владимирские улицы и русские снега. А ведь крепкий еще в ногах мужчина… Он доплелся до отеля, что на Второй Никольской, возле женского монастыря (хотя в этом городе где ни встань, окажешься возле какого-нибудь монастыря или храма), переоделся и решил, что рюмка шнапса не помешает. Шнапс – великий уравнитель русского учителя. С этой мыслью он отправился в ресторан. Затылок и шею придавило неясное воспоминание о школе. Человеку, не поработавшему в школе хотя бы год, трудно себе представить затылок учителя в будний день, пусть и объявленный выходным. В затылке этом шевелятся сонные рептилии. Это записи в сотнях дневников. Там же летучими мышами шуршат воздухом тревожащие запахи духов, которые старшеклассницы, эти рано созревшие фурии, тащат из маминых сумочек. Там летают стрелы, вонзаются в крышку мозгового котла. Это странные, острые недобрые словечки, что сказаны в спину прыщавыми юношами. И, и, и – и все это связано воедино и размешано, как в киселе, потому что ничему из этого в отдельности нельзя придавать значения в будний день, объявленный выходным.

Вот и Леонтьев вдруг вспомнил про урок в 9В, который у него по четвергам первый, самый неуютный, когда не известно чего хочется больше – спать или дать по гладкой макушке тяжелым учебником математического анализа Шварцбурда самой тупой из тупых учениц на свете, сероглазой Тороповой. Глаза у нее расставлены широко, как у русалки. Торопова ходит в короткой юбке и в обтягивающем свитерке, а за ней выводок из юношей 9В и из десятых классов. Толкаются друг с другом, хамят, воюют за ее внимание. А она не в силах запомнить простейшую формулу тригонометрии, пусть хоть триста раз подушится «Ё Малоне» и скосит волоокий глаз… Дура! Стоит поднять на нее голос, как у прыщавых особей зрачки наливаются кровью. Как учитель физики это сформулировал, «бычеют юные твари». Физик успел еще при СССР поучительствовать… Физик – еще и завуч.

Леонтьев подумал о школе и о Тороповой, пройдя по холлу мимо стойки администратора. И тут он услышал, что его окликнули по фамилии. Сперва его охватил испуг, что зовут на урок. Затем – радость осознания, что он не в школе, он нынче освобожден от обязанности учить, и в очередной раз может хоть сказать, хоть заорать во весь голос слова любимого персонажа из рассказа Чехова: «Преподавая ученикам науки, следует преимущественнейше наблюдать за тем, чтобы ученики непременно отдавали свои книги в переплет, ибо корешком можно ударить по лбу лишь в том случае, если книга переплетена… Дети! Какое блаженство получать пенсию!» На смену радости пришло понимание, что до пенсии ему далеко. Унылое понимание, надо сказать. Наконец, он обернулся на голос и увидел женщину, которую узнал не сразу, однако, вглядевшись, вспомнил в ней жену давнего товарища. Давнюю жену давнего товарища. Юля, Юлечка, так ее тогда звали. Когда-то она была из симпатичных, и даже более того… Виктор Леонидович развернулся на каблуках, выправил спину и, насколько мог, бодро подошел к приятельнице. Курносая администраторша, наблюдая за сценой, вскинула взгляд на мужчину. Она была совсем молода, но, сидя в окошке на приеме гостей, уже обрела опыт чтения людских сюжетов. Всё развлечение… В изменившейся осанке гостя, в одном жесте ей привиделся целый роман. Курносая мечтала сама изобразить роман и стать такой же известной, как Устинова и Полякова. По роману снимут сериал, а ее саму пригласят на ТВ… В Москву.

Тем временем женщина поднялась навстречу и приветствовала мужчину. Она была стройна, хороша собой, но в лице ее Леонтьев разглядел нечто вопросительное, неуверенное в себе. Учительский навык – читать по лицам…

– Витя, Витя Леонтьев! Радость какая! Сколько же лет… Как, что? Какими сюда ветрами?

К огорчению будущей Устиновой, гость сразу увел гостью в ресторан…

Виктор Леонидович испытывал теплое удовольствие, отпивая мелкими глотками коньяк «Бишкек», разглядывая милую собеседницу и слушая ее частую речь. Он уже успел узнать, что с приятелем его она давным-давно развелась-рассталась, что сама, без его помощи, стала журналисткой, а от прежних времен у нее и с ней остался сын. Вот благодаря сыну (Леонтьев его про себя по укоренившейся учительской привычке заранее окрестил недорослем) они и встретились, потому что она на праздники решила свозить его по историческим местам, к самому основанию Руси, потому что о том, что им рассказывают в школе на уроках истории, лучше и не знать… Одни либералы засели, ужас…

А где же мальчик? А мальчик в номере, играет в приставку. Переходный возраст и все прелести…

Да, Виктор Леонидович слушал сочувственно, изредка отвечал на вопросы, а сам изучал ее, Юленьки, аккуратный носик, аккуратный лобик, еще без единой морщинки; следил за движениями чуть узких, тонких губ и пальцев, постукивающих по бокалу, наполненному красным вином. А глаза он помнил, оказывается. «Глаза, как у брошенной породистой лайки. Лунные глаза», – так он записал на воображаемом манжете.

– Как странно, математика и физкультура… Как ты это совмещаешь? Хотя молодец, почти не поплыл, только заматерел, и морщины от глаз. Бегаешь наперегонки со старшеклассницами? – говорила Юлечка, тем временем сама изучая собеседника с непроизвольным интересом – да, да, банально, – интересом разведенной женщины, не оставившей мысли о собственном счастье. По крайней мере, так могло показаться постороннему наблюдателю, ничего не знающему про эту женщину.

Когда Леонтьев ответил, что, например, в Швеции учитель физкультуры – главный человек в школе, он отвечает за гармонию души и тела, Юлечка хмыкнула в кулачек.

– Да ладно. Бывала я и в Швеции. Нет там никакой души. Шведский школьник – это наполовину небинарное существо. И уж школьниц в день последнего звонка я в Мальмё тоже видела – полон город пьяных нимфеток на радость смуглым мальчикам из дальних стран.

Леонтьев изобразил испуг, мол, небинар – это что за чёрт?

Окстись!

– Вот! И я так смотрю на вещи. А мой бывший Лёвочке из Германии фотографии шлет, как там эти небинары силу набрали немереную. Сам уже не рад, что уехал. Твой приятель, кстати. Думал, там ему икру на булку, а его носом в…

Юлечка замолчала. Глаз ее затвердел, стал темным, недобрым. Леонтьеву хотелось бы узнать, по какой причине женщина и его приятель расстались, но спрашивать не стал, верный привычке не лезть в чужие семейные дела. Он поинтересовался другим – что же ее бывший не вернется, раз там на него небинары наседают? Самое время домой из Германии. Немцы вспомнили прошлое, шлют на Россию танки, отменяют Рахманинова с Достоевским, принуждают олимпийцев отказаться от Родины… Так, загибая пальцы, неторопливо перечислил нынешние невзгоды от принадлежности к русскому племени Виктор Леонидович. Сам же он внимательно следил за лицом женщины. Сейчас бог еще знает, на какую мину можешь наступить, говоря такое мало знакомому человеку. Да что там мало знакомому, тут и с хорошо знакомым одно слово может к барьерам развести. И все-таки Леонтьев испытывал уверенность, что в Юлечке не обнаружит подвоха и червоточины, если речь о том, что сейчас снова называется гражданской позицией. И верно…

– Раньше у него главное слово было – долг. А теперь боится попасть под мобилизацию. Страдает там и боится. Мужику за пятьдесят, а боится. Как же люди (она хотела сказать «мужчины», только передумала)… как же люди меняются… И сына с толка сбивает, уезжай, говорит, пока не поздно. Сам про небинаров пишет, а зовет. Не глупо ли?