─ Миша не гони! И куда теперь? Мы окружены.
─ Хорошо, окружены! Но плакать зачем? Слез еще не хватало! Мне больно, когда плачет женщина!
─ И мне больно, Миша, с тобою расставаться! Больно! Не могла я сбежать от любимого, зная, что ты остался биться с врагом! Я люблю! И, значит, умрем вместе. Жили вместе, и в могиле будем лежать вместе, в обнимку!
Михаил поцеловал ее руку:
─ Чудеса! Господи, останься я живым, как бы тебя любил! и все же, зачем тебе оставаться? Ты мать, дарительница жизни! Зачем тебе обреченность? И подумать, мы умрем, кто еще поставит в церкви свечу памяти? Кто еще придет к деревне Святые горки в траурной вуали, возложит цветы на братскую могилу на холме?
Михаил говорил с остановками, его все больше оставляли силы, кровь из раны лилась неумолимо. Врач Надежда Сурикова перебинтовала ему грудь, и по ласке, как целительница, поцеловала бинты на груди. рану.
Он ласково оттолкнул ее, шатаясь, подошел к краю окопа и стал рассматривать в бинокль поле битвы.
─ Умно бьешь, Александр! Перекрыл танкам путь к орудию! Может еще, и отобьемся!
─ Дракона, может, и отобьем, да зверья много! Ползут, лезут, какая ненасытная зеленая саранча!
Фрицы и в самом деле неумолимо, карабкались по холму, желая взять храбрецов живыми. Танки подступили уже к бастиону. И воины-жертвенники стали отбиваться гранатами. И тут по бастиону ударили русские «Катюши». Неистовое море огня затопило вражеские танки. Побоище было страшным! Танки горели во все земное пространство гибельно-обреченными костры, словно были не от земли, а от неба, и сброшены богами Руси из Вселенной.
Снаряды вокруг орудия рвались беспрерывно. Высота Михаила Ершова теперь жила, как огненный остров в пространстве. Вот Гаяс, смельчак-жертвенник из Казани, взялся за голову, застонал, испытав прощальную земную боль, и рухнул на землю, как Колос Любви и Жизни, подрезанный серпом.
Командир орудия сам стал подносить снаряды и лихо загружать в казенник, и не забывал командовать:
─ Александр, беглым огнем! Огонь! Огонь!
Но вот Михаил Ершов споткнулся на полпути, зашатался, упал на колени, и ползком загнал снаряд в ствол орудия, со стоном взялся за сердце, сдерживая кровь, ─ и рухнул на землю, на разбросанные гильзы. Но он еще жил, чувствовал себя, в его умирающем сердце билась неистребимая любовь к жизни! В последнем отчаянном порыве он сумел приподняться, бледные губы вышепнули:
─ Прощай, Наденька, ягодка сладенька, прощай, любовь!
Он дышал шумно и дико. С сумасшедшим хрипом. И силился еще произнести нежные, ласковые, прощальные слова. Но не успел. Разорвался еще танковый снаряд и горячие, острые осколки густо осыпали и разорвали его тело.
─ Миша, родненький, куда ты? ─ горьким, молитвенным криком вознеслась над огненным миром Надежда Сурикова.
Любимая женщина всего и знала счастья три дня и три ночи, теперь по боли, по печали обняла званого мужа, и стала целовать в холодные губы:
─ Миша, миленький, родненький, нет. Нет! Ты не убит! Ты живой. Если убит, воскреснешь. Я сумею, я исцелю тебя, ─ рыдая, скорее в беспамятстве, приговаривала женщина. И в этот момент ее сразила пулеметная очередь. Она по-женски виновато и беспомощно вскрикнула, как издала прощальный лебединый трубный клик и упала рядом с Михаилом. Крепко обняла его, словно прикрыла лебединым крылом. И обессилено, еще слыша в себе мучительное расставание, или воссоединение с любимым, опустила голову на его грудь, мокрую от липкой крови, ее слез. И вместе, на одной ладье, вознеслись в вечность, в свое бессмертие любви.
