Барабанщик отступил подальше на шаг, примерился, тихо опустил палочки на барабан и произнес:
– Зеленые прольются реки средь суровых берегов -
И демократы вновь сольются сразу без оков.
Поскольку все мы в мире люди-человеки,
Не надо медных пятаков примеривать на веки.
– Навеки, – повторила свежая партийка мечтательно.
В этот момент явился в офис и исполнительный секретарь, строго посмотрел на прибывшую, которая тут же под его взглядом и сникла, пошептался с боевой подругой и сказал:
– Я Вам должен устроить экономический экзамен.
– Не сдам, не сдам, у меня и денег совсем нет, – испуганно пролепетала невеста.
– Сдадите, – широко улыбнулся секретарь. – Ну вот, например, отчего денег много?
– У кого? – испугалась испытуемая.
– В целом, в обществе.
– От глупости, – прошептала девица.
– Правильно! – воскликнул испытатель. – А отчего денег мало. Ну, у людей.
– От лени. От неустроенности работы, от неосвещенности темных рабочих мест. От грязи.
– Возможно, – подхватил секретарь. – А отчего люди отнимают деньги один у другого?
– От обиды, – чуть громче заявила девица. – От обиды на жизнь и на себя. И не учились.
– Сдали! – крикнул секретарь. – Зачисляетесь в кандидаты в партию сине-зеленых на испытательный срок три дня. В молодежное крыло. Будете здесь ночным дежурным, ночевать. Ну и убираться немножко. Зарплата смехотворная. Согласны?
– А кто ж на такое предложение откажется, – и Элоиза зарделась так, что показалось – лопнет ее минутой раньше бледная и сухая кожа.
Довольный, усмехнулся и секретарь. Он, собственно, совсем недавно был экономическим доцентом местного университета, слыл вольнодумцем и в конце концов с треском вылетел. И не потому, что строго и привередливо экзаменовал, а потому, что на все разумные предложения начальства с пеной у рта доказывал – социальная демагогия и подачки вредны для страны, накачка деньгами людей, не производящих за эти деньги продукт, хотя бы в виде здоровья, вредна и есть плевок в Маркса, денежная компенсация – социальная утопия, дотации разворовывающим регионам – форма проституции. И все, что ни сделает начальство – вред. Дурак, а не доцент. Вот и вылетел.
А теперь он с удовольствием посмотрел на смышленую полусумасшедшую и молвил:
– А не подобрать ли где ей сподобную партии одежку? – и залежалка поплелась на кухню, где пролезла мимо огромного зеленого дивана и принялась рыться в шкафике.
Через час к этой штаб-квартире прискакал и заглянул молодой журналист Воробей. Он оглянулся и поманил барабанщика пальцем и пошептался с ним. Тот нацепил инструмент и неуверенно покосился на вполне переодетую девушку.
– Элоиза, – произнес он, запинаясь. – Здесь журналисты помощи взывают. Вы не откажетесь?
И трое недавно познакомившихся запрыгали по дороге, при этом Юлий молча вышагивал и, изредка спотыкаясь на кочках, кивал, девица почти не слушала, вставляя изредка не относящиеся ни к чему реплики, а Воробей подробно докладывал о случившемся с ним злоключении.
Вчера с утра журналист поехал на перекладных трамваях на окраину города, в речной порт, где штрейхбрекеры и местные вохры избили профсоюзного активиста "Рабочей неволи" и митингового солиста из Рабфронта некоего Холодковского, который удумал произнести свою пламенную речь в приобеденное время на площадочке перед местной служебной столовой. На территорию порта Воробья вохра не пустила, да еще вдогонку отправила с десяток искаженных южным выговором эвфемизмов и пару сибирских метровых котов, лающих, как паровозы. Спасся Воробей, запрыгнув на высокий колючий кустарник, откуда, вопящий и с торчащими со спины шипами, был снят местным сердобольным работягой, и рассказавшим Воробью за бутылочкой дармового пива о портовой речи.
