– …Итак, Вы утверждаете, что не все языческие боги, которым Владимир Красно Солнышко установил кумиры на Киевском капище, были славянскими богами. Иначе говоря, вы придерживаетесь гипотезы Аничкова? Не бойтесь, не бойтесь. Говорите смело, положительную оценку Вы уже заслужили. – Доверительный тон профессора И.М. Бочкова расслабил Николая, и он тут же, чуть ли не с гордостью, заявил, что с трудами Аничкова не знаком, и вообще ничего не слышал о таком историке, а о не славянском происхождении некоторых богов на Киевском капище дошел своим умом…
– «Ну, в ином случае много ума хуже, чем бы его совсем не было…», – прервал Скундина экзаменатор, – Вы уж извините меня, что я Гоголя вспомнил – сами напросились. Но Вы мне нравитесь. Что ж, “хорошо” Вы заслужили. М-да, м-да…. Я смотрю Вы у меня сегодня последний… А знаете что? Как Вы смотрите на то, чтобы продолжить нашу беседу у меня дома? за трапезой, так сказать… Кстати, в моей библиотеке имеется книга Аничкова «Язычество и Древняя Русь». Весьма, весьма любопытная вещь – даром, что написана будущим белоэмигрантом…
Вот так Скундин вошел в дом Ивана Михайловича Бочкова, и быстро стал своим человеком для его жены Генриетты Самойловны и их единственной дочери Натальи, которая была моложе Николая на 7 лет. В этом доме царил культ Ивана Михайловича. И не мудрено: и жена, и дочь искренне полагали, что благосостояние их семьи целиком зиждется на реноме папы, как выдающейся личности.
Скундин начал тайно ненавидеть папу примерно через пару месяцев после свадьбы. Тогда он еще был никем, розовое будущее, которое сулил ему, студенту 5-го курса, могущественный тесть, еще только маячило на горизонте, но он ненавидел папу и тогда, и когда оно, это будущее, действительно, наступило. Особенно отвратительно ему было самодовольство тестя, явственно вылезавшее во время домашних вечерних застолий с обязательным графинчиком водки. Застолий, приведших к тому, что к пятидесяти годам профессор И.М. Бочков уже был законченным алкоголиком, и только могучий русский организм и дорогой французский одеколон, до поры до времени, помогали ему скрывать пагубное пристрастие от чужих глаз. Николай у тестя не вызывал опасений, и, выплескивая на зятя застольные откровения, «выдающаяся личность» расслаблялась, снимала усталость от нескончаемого водоворота официальных обязанностей:
– …Когда выяснилось, что Генриетта не сможет больше родить, я всерьёз подумывал о разводе: так мне хотелось иметь сына. Но ведь, во-первых, меня бы тогда турнули отовсюду «по аморалке», а, главное, никакой гарантии, что другая родила бы мне именно сына… Тебя я выбирал долго, было слишком много критериев: и биография, и чтобы отца не было, и чтобы «русак»…
* * *
– Смотрел твою «курсовую». Неплохо, неплохо… Чужие мысли своими словами – вот так и надо. Высший класс – это когда кое-какие свои мысли, естественно, в рамках дозволенного, излагаешь чужими словами… Ну, да ничего, научишься, у тебя всё впереди…
* * *
– Николай, а как у тебя в школе обстояло дело с сочинением «по Пушкину»?
– Нормально, на выпускном экзамене получил «пятерку» за «Реализм и народность «Евгения Онегина».
– Замечательно. А может, из тебя пушкиниста сделать? Какое замечательное изобретение – пушкинистика… Ха-ха, наука!
Обсасывай высказывания «великих» о Пушкине – вот тебе и вся пушкинистика. Ну, так как?
