– Поэтому создал отдел по борьбе с преступлениями против детей. Это мое детище. У меня ушло на это пятнадцать лет, но я это сделал. Отдел существует, потому что тогда в пончиковой я взглянул на свою жену и понял, что никто не может пережить потери своего ребенка. Никто. Ни вы, ни я, ни даже неудачница Хелен Маккриди.
– Хелен – неудачница? – спросила Энджи.
Он приподнял бровь.
– Знаете, почему она пошла к Дотти, а не наоборот?
Мы покачали головами.
– У Хелен кинескоп в телевизоре садится. Цвет то появляется, то исчезает, и Хелен это не нравится. Так она оставила ребенка и пошла к подружке.
– Смотреть телевизор.
Он кивнул:
– Да, смотреть телевизор.
– Ничего себе, – сказала Энджи.
Он пристально посмотрел на нас с минуту, потом подтянул брюки и сказал:
– Лучшие мои ребята Пул и Бруссард будут держать с вами связь. Если сможете помочь, честь вам и хвала. – Он снова потер лицо ладонями и покачал головой. – Черт. Устал я.
– Вы когда последний раз спали? – спросила Энджи.
– По-настоящему? – Он усмехнулся. – Несколько дней назад.
– Вам помощник нужен.
– Помощник мне не нужен. Мне этот ребенок нужен. Целый и невредимый. И еще вчера.
Хелен Маккриди смотрела себя по телевизору. На экране она была в голубом платье и жакете в тон с приколотым к лацкану бутоном белой розы. Волосы красивой волной спадали на плечи. Минимум косметики, разве что неброские тени подчеркивали выразительность глаз.
На настоящей Хелен Маккриди была розовая футболка с надписью «Рождена ходить по магазинам», и белые треники, обрезанные чуть выше колен. Собранные в конский хвост волосы столько раз перекрашивались, что уже забыли свой истинный цвет. Сейчас они напоминали нечто промежуточное между платиной и пшеничным полем, только пшеница была вся засаленная.
На диване рядом с Хелен сидела женщина примерно того же возраста, но более полная и бледная. Всякий раз, как она подносила к губам сигарету и наклонялась вперед поближе к телевизору, на белой коже внутренней поверхности плеча становились видны ямочки целлюлита.
– Смотри, Дотти, смотри, – сказала Хелен, – это Грегор и Хед Спарксы.
– Да ты что! – Дотти указала на экран, там двое мужчин прошли позади журналиста, бравшего интервью у Хелен. Оба они помахали в камеру.
– Видала, помахали, – улыбнулась Хелен. – Подонки.
– Клевые попки, – заметила Дотти.
Хелен поднесла к губам алюминиевую банку «Миллера» той же рукой, в которой держала сигарету, и, пока она пила, казалось, длинный изогнутый червячок пепла вот-вот коснется ее подбородка.
– Хелен, – сказал Лайонел.
– Погоди, – Хелен, не отрываясь от экрана, махнула ему банкой, – сейчас будет самое интересное.
Беатрис переглянулась с нами и закатила глаза.
Журналист в телевизоре спросил Хелен, кто, по ее мнению, мог похитить ее дочь.
– Как ответить на такой вопрос? – сказала Хелен в телевизоре. – То есть типа кто бы мог забрать мою девочку? Какой в этом смысл? Она никогда никому ничего плохого не сделала. Просто была маленькая девочка с очаровательной улыбкой. Только и делала все время, что улыбалась.
– У нее и правда была очаровательная улыбка, – сказала Дотти.
– И сейчас есть, – сказала Беатрис.
Женщина на диване как будто не слышала.
– О, отлично, – сказала Хелен, – отлично вышло. Просто идеально. Смотришь – прямо сердце разрывается. – Голос у Хелен вдруг сорвался, и она выпустила из рук банку с пивом ровно настолько, сколько потребовалось, чтобы достать салфетку «клинекс» из коробки, стоявшей на кофейном столике.
