… Когда на олимпийских играх чемпионом стал Пепел – украинской породы под седлом Елены Петушковой, во всем мире об этом кричали как о чуде и сенсации. Еще бы, новая малоизвестная порода! Никто о ней ничего не знает, и вдруг – олимпийский чемпион по выездке, где, в частности, учитывается и экстерьер лошади. А чудес-то не бывает! Как говорят лошадники, «в коне скачет кровь». В Пепле значительная доля крови орлово-ростопчинской верховой. И потрачено на выведение этой породы не меньше двухсот лет! Кровь и мастерство – вот в чем секрет победы олимпионика Пепла
....Если орловская порода создана в результате сложного многопородного скрещивания, то вторую замечательную породу рысаков – русского рысака – получили, скрещивая всего две породы: орловскую и американскую рысистую.
…АМЕРИКАНСКИЙ РЫСАК – рысистая лошадь американской стандарт-бредней породы. В результате скрещивания с орловскими рысаками выведена русская рысистая порода. Русские рысаки обладают высокой резвостью, лучшей, чем лошади орловской породы.
Кони русской рысистой породы резвее орловцев, рекорд резвости у них был поставлен на дистанции в 1600 метров рысаком Жестом:1мин. 59,6 сек.
Я ЕЗДИЛ ВЕРХОМ!
– А сам-то городской?
– Угу.
– А коней, значит, уважаешь? – Это конюх спрашивает.
Спрашивает потому, что я повадился из пионерского лагеря за несколько километров в деревню на конюшню бегать, в дверях стоять. Иногда скажут: «Эй, пацан, принеси хомут!» или: «Парень, сбегай воды принеси». Ну, вроде я при деле. А иной раз скажут: «Чего тут торчишь, беги в лагерь, тебя небось там обыскались». Ну, я тогда уйду.
Мальчишки коней в ночное гоняют, а я им завидую, как они скачут по деревне и локтями болтают. Я тоже так хочу, но мне в ночное нельзя – режим лагеря не позволяет. Хотя, казалось, позови они меня, я бы из лагеря через печную трубу ушел, через замочную скважину убежал бы, только к коням поближе.
– Стал-ить, имеешь к лошади любовь? – Конюх этот пожилой, тощий, ходит по конюшне, в кормушки овес сыплет, а я рядом мыкаюсь.
– Отец-то есть?
– Нет.
– А что так?
– На войне убили.
– Да, брат, – говорит конюх, – суровое это дело – война, не антиресное.
И стоит, словно вспоминает что-то, и глаза делаются у него далекие-далекие и грустные. – Вона, значит, как… Убит. А в каком роде войск?
– Артиллерийский разведчик, после оспиталя. А сначала в кавалерии, в корпусе Гусева.
– Вона? Казак, стал-ить? И когда его этто?
– В сорок пятом, в апреле…
– Вона! Стал-ить, месяц не дотянул. Да, брат, не антиресное это дело – война. Ничего в ней хорошего, одно убийство, да и только… Ну, а сам-то казакуешь?
– Нет.
– А что ж так?
Я молчу. Как ему объяснить, что это, может быть, мечта всей моей десятилетней жизни, да только где мне и на чем ездить? Скачу я верхом только во сне и плачу, когда просыпаюсь, потому что сон быстро кончился.
– Надо попробовать. Чай, охота?
Да я всем телом воспринимаю движения лошади, мне кажется, стоит мне подняться в седло – и я помчусь, поплыву, полечу через леса и горы…
– А вот, ну-ко… – И конюх выносит из боковушки седло! Ничего, что оно старое, сквозь протертую кожу торчат какие-то доски, ничего, что стремена заскорузлые, веревочные, а подпруга вся перекрученная, зато я сяду на коня! Я сяду на коня!
И вот этот замечательный, чудный, добрый человек, от которого так прекрасно пахнет махоркой и навозом, подсаживает меня, и я оказываюсь где-то страшно высоко над землей, и лошадь начинает плавно шагать, и я еду! Еду на коне! – А вот рысцой?
