Вообще очень странным местом было это заведение, занимавшее трёхэтажное здание бывшего заводского профилактория на окраине города: тогда, в летнюю пору, окружённое цветочными клумбами, зелёными газонами, ухоженными деревьями и уютными беседками, оно выглядело райским местечком, чем-то вроде очень хорошего санатория. Однако вся эта красота предназначалась не для пациентов хосписа, которых не видно было на живописных лужайках и в беседках. Не встречались они и в длинных, пустых коридорах на этажах – там посетителям лишь изредка попадались медсестры. Как ни странно, совсем не замечались и санитарки, так что Жилин не мог понять, кто же ухаживает за лежачими. А между тем все больные в хосписе были лежачими. Поступавших туда в обязательном порядке переводили на строгий постельный режим и для надёжности искуственно обездвиживали при помощи успокаивающих средств и высоких металлических бортиков на кроватях.
Впрочем, в случае с соседом отца по двухместной палате, умиравшим от рака сорокалетним мужиком, у которого из-за отёка брюшной полости чудовищно раздулся живот, бортик был нужен, наверно, только для того, чтобы несчастный не упал с кровати. Однако отец своим затуманенным сознанием воспринял это ограждение как отвратительное насилие над человеком и взялся за благородное дело «освобождения» ближнего. Сняв соседский бортик, старик навлёк на себя репрессивные меры. Правда, в хосписе и свободу его самого существенного ограничили сразу после госпитализации, лишив даже возможности самостоятельно ходить в туалет, хотя доковылять до унитаза он был ещё вполне в состоянии и дома с этим проблем не имел. Жилин испытал потрясение, когда ему сказали в хосписе, что нужно купить и привезти памперсы и пластиковое судно-стульчак.
Отец был госпитализирован в четверг двадцать восьмого июня, а привязанным его за руки к койке Жилин увидел уже в пятницу вечером, когда после работы пришёл проведать его. Старик смотрел куда-то в потолок невидящим взглядом и не издавал ни звука. К тому времени всё начальство хосписа уже разъехалось до понедельника, на месте оставался только один дежурный врач, который не смог бы взять на себя ответственность за выписку пациента, если бы Жилин потребовал этого. Но в тот день такое решение у Жилина ещё не созрело. Ведь он и понятия не имел о том, что же ему делать с беспокойным умирающим. На следующий день, в субботу, Жилин увидел отца привязанным уже не только за руки, но и за ноги, и возмутился, потребовал у дежурного врача и медсестры развязать его. В воскресенье первого июля Жилин в последний раз видел отца живым. Старик лежал с закрытыми глазами, привязанный к кровати за одну руку и одну ногу. Жилин предложил отцу воды, и тот, не открывая глаз, свободной рукой сам ухватился за стакан, а когда кончил пить, ещё с минуту продолжал крепкой хваткой удерживать посуду, так что Жилину пришлось приложить немалое усилие, чтобы забрать её. Он подумал тогда, что отец, бывший штангист, хотел в последний раз дать ему почувствовать свою силу, которой гордился всю жизнь.
В воскресенье у Жилина уже вполне созрело желание забрать отца из хосписа. Он решил, что отвезёт старика в его «родные пенаты», куда, наверно, тот и пытался вернуться в день «бегства». И затем будь что будет! В понедельник утром Жилин договорился с училищным начальством об отгуле, благо в тот день у него была только одна «пара», и уже собрался ехать в хоспис, как оттуда ему позвонили и сообщили о смерти отца.
