Жилин думал порой, что прежнее отцовское ежедневное исповедание веры, все его благочестивые речи, размашистые крестные знамения и развешанные на стенах иконки и портреты патриарха (в соседстве с вырванным из журнала фото Маши Шараповой в задравшейся теннисной юбочке, с задорной подписью: «Хороша Маша и наша!») были для него отчасти заговором, ворожбой для отведения беды. Ну а когда беда всё-таки пришла, эти «обереги» обесценились. Как и многое иное, наполнявшее прежде его жизнь. Быть может, не только увлечение теннисом, но даже отношения с близкими были для отца только чем-то внешним, дополнительным по отношению к сокровенному миру его души, – тому, что составляло его глубинную сущность и что было раздавлено диагнозом, равнозначным приговору к смерти.
Хотя с отцом медработники были деликатны. Конечно, настолько, насколько это было возможно применительно к вполне рядовому для них случаю, одному из множества тех, с которыми в стационаре при областном онкологическом диспансере имеют дело ежедневно. После того, как отец прошёл там ультразвуковое исследование печени, врачи не сказали ему об ожидающей его через несколько месяцев смерти, – напротив, его подробно просветили насчёт того, как надо правильно питаться для борьбы с онкологическим заболеванием: исключить из рациона кофе, шоколад, копчёности и алкоголь, отдавать предпочтение овощам, фруктам, молочным продуктам, кашам и рыбе. Как если бы всё это еще имело в данном случае какой-то смысл.
Впрочем, подобная «деликатность» по отношению к отцу стоила немного, поскольку тот скоро сам всё понял. После посещения диспансера отец обрисовал ожидающую его перспективу словами: «Тяжело лечение – легко в раю» – ироническим вариантом суворовского девиза. Жилин догадался, что эту пословицу отец подцепил в коридоре диспансера, в очереди на приём к врачу, и что это своего рода больничный фольклор, передаваемый поколениями доходяг друг другу.
На очередной приём Жилину-старшему было назначено явиться вместе с кем-то из родственников, и в тот день вместе с отцом в диспансер поехал сын. Пригласив Жилина-младшего отдельно в свой кабинет, врач сообщил, что у отца неоперабельный рак с обширными метастазами в печени. Всё, что можно сделать для больного, который «тяжелеет на глазах» и проживёт только месяца два, – это «обеспечить комфорт».
И вот теперь столь же «деликатны» по отношению к ему самому. Он повертел в руках выданное ему направление. Вместо диагноза там значилось: «ЗНО?». Аббревиатура с вопросительным знаком, призванная уберечь его психику, была вполне прозрачна, обозначая «подозрение на злокачественное новообразование». Кажется, это же написали в свое время и в направлении, выданном его отцу.
На следующий день после двух лекций в училище искусств, где Жилин преподавал предмет под названием «Основы философии», он отправился в онкологический диспансер. Как и прежде, десять лет назад, семиэтажный больничный корпус уже снаружи произвёл на него гнетущее впечатление. Он подумал, что все здешние пациенты, госпитализированные, амбулаторные и просто состоящие на учёте, исчисляются тысячами. И что при таких огромных масщтабах деятельности учреждения рассчитывать на подлинное внимание и участие к твоей персональной судьбе в этих стенах просто смешно. Диспансер похож на большую фабрику, где пациент – всего лишь очередная деталь на конвейере.
