Прошедшее время несовершенного вида… и не только - страница 9

Она жила на улице Немировича-Данченко.

Иногда мы ездили в гости к ее родственнице, которая жила в Брюсовском переулке, послушать новую пластинку Жоржа Брассенса или Жака Бреля. Для этого нужно было пересечь улицу Горького, и Елизавета Владимировна пользовалась такси.

Когда мы садились в машину, дама «из бывших» предпочитала говорить с шофером по-французски.

Я каждый раз замирал, ожидая услышать в ответ «справедливое» хамство со стороны водителя.

У шофера срабатывал какой-то генетический механизм, и он сразу начинал говорить с Елизаветой Владимировной с почтением, как с барыней.

У Елизаветы Владимировны жил величественный высокий человек, носивший на шее шелковый шарфик, – бывший актер Владимир Карлович Фромгольд.

Когда я впервые пришел в дом, она мне сказала:

– Гришенька, вы не подумайте, что это мой любовник. Это мой домработник.

Домработник записывал в толстенькую тетрадку свои мысли об искусстве и любил поболтать со мной на кухне, под абажуром, о теориях Кандинского и Малевича.

Елизавета Владимировна разговаривала с Владимиром Карловичем исключительно по-французски. Владимир Карлович раздражался:

– Лёля, говорите по-русски. Я не понимаю.

Не обращая внимания, она продолжала. В конце концов, возмущенный Карлыч громыхал:

– Лёля, я же вам говорю, что не понимаю!

Счастливая Лёля заключала:

– Видите, Гришенька, я же вам говорила, он – настоящий трагический актер, талант, Дзампано!

У Елизаветы Владимировны была дача в Вишняках.

Дачу окружали хрущевские свеженькие новостройки. Подойдя к забору и отворив калитку, посетитель оказывался в затерянном мире. Ничто не говорило о том, что на дворе двадцатый век.

Тропинка к дому шла через старый, запущенный сиреневый сад, куда с трудом пробивались лучи света. В саду стояли скамейки и скульптуры.

Напротив, через дорогу, в конфискованном фамильном доме Алексеевых, располагался важный советский генерал.

Елизавете Владимировне власти великодушно оставили каретный сарай.

Лёля показывала семейные альбомы. С фотографий глядели благородные лица.

Все были расстреляны или погибли в тюрьмах.

Позже, живя в Америке, я попал в затерянный мир за океаном.

Затерянный мир помещался на Лонг-Айленде. Хозяйкой его была девяносточетырехлетняя Валентина Александровна, покинувшая Россию молоденькой девушкой во время Гражданской войны.

Дом было не отличить от подмосковных дач. Старушка умудрилась даже построить в саду деревянный сортир с дыркой.

Внутри дома помещалась Россия Валентины Александровны: многочисленные фотографии есаулов и казачьего хора, в котором пел покойный муж, иконы и портреты царя-батюшки.

В комнатах жили дачники, все – русские.

Хозяйка носила шорты и возила квартирантов на железнодорожную станцию и в магазин. Тариф за извоз был довоенный – один доллар.

Услышав, что в России пал коммунистический режим, Валентина Александровна прошептала сквозь слезы:

– Я всю жизнь этого ждала.

Одно время я занимался французским языком со старичком-французом месье Жиру.

Лет за двадцать до этого старичок, обидевшись на Францию, решил перебраться в Страну Советов.

По-русски он говорить не научился. Круг общения был очерчен франкоговорящими знакомыми. Жил месье Жиру в крохотной квартирке у черта на куличках.

Француз время от времени извлекал из тайников свои ностальгические реликвии и с гордостью раскладывал на столе: билетик парижского метро, французскую почтовую квитанцию, десяток ярких открыток с изображением Монмартра и Лазурного берега.