Мсье Проспер действительно был добрым гением маленьких одиноких женщин, но этот добрый гений не торговал своими услугами. Мсье Проспер был порядочный человек. Он брал на чай только от удовлетворенных обедающих. Он отверг бы деньги признательной куртизанки, потому что на этот предмет, который так же близок к любви, как профессия биржевого зайца к суду исправительной полиции, у мсье Проспера были свои совершенно определенные взгляды. Он понимал жизнь. В течение тридцати лет ему приходилось присутствовать при достаточном количестве скрытых драм, трагедий, разыгранных под сурдинку волнующимися актерами, чтобы не проникнуться большим либерализмом в этом вопросе. Но тоскливо сидящая на скамейке девушка, содержанка, брошенная своим другом, будила в нем слишком много сожаления, чтобы ему пришло в голову воспользоваться ее отчаянием. Благородный и скромный, он выслушивал признания несчастной, утешал ее, давал ей советы и подавал ей надежду. Потом, как только представлялся случай, он сближал ее с кем-нибудь ужинающим в одиночестве, обращал на нее внимание сентиментального кутилы и полагал, что хорошо поступил, когда лицо красавицы, счастливое и проясненное, освещалось улыбкой ее накрашенных губ и подведенных глаз.
– Мсье Проспер? – говорили про него хорошенькие постоянные посетительницы ресторана, – он может примирить тебя с мужчинами.
И это не было лестью со стороны этих продавщиц любви. Среди них не было ни одной, которая не была бы ему обязана чем-нибудь. Поклонницы искусственного рая получали благодаря ему адреса продавцов кокаина или опиума; извращенные доверяли ему свои желания, которые он старался, сохраняя скромность, удовлетворить, устраивая нужные знакомства. Великий камергер передней греха, он постоянно вращался между ядами и истерическими припадками, никогда не марая себя, не изменяя никогда искренней сердечности выдавшего виды человека, глядящего на кутил и ночных пташек, как на детей, которым нужен руководитель и советник.
Однажды вечером Ивета де Мерланж, ужинавшая часто возле джаз-банда, поджидая своего друга, спросила его:
– Правда ли, мсье Проспер, что вы скромны?.. Моя подруга Коллет, сказала мне однажды, что вы никогда не развлекаетесь…
Мсье Проспер улыбнулся, поправляя на скатерти прибор и ответил:
– Да, мадам… Я похож на кондитера, который никогда не ест своих пирожных.
– О! мсье, Проспер, – жеманясь пролепетала мадам де Мерланж, неужели мы вам так противны?
– Вовсе нет, я просто благоразумен, мадам… Если бы я сделал первый шаг, вся наша лавочка туда бы пошла…
– У него, вероятно, старая ревнивая любовница, которая держит его в ежовых рукавицах, – говорили дамы из «Розового Фламинго».
– Или тайная связь со светской женщиной…
– Ой у него… простого метрдотеля!?
И кисловатый голос заключил:
– Вот важность! Светские женщины!.. Да что в них особенного? Они еще большие коровы с мужчинами, чем мы, вот и все.
Проспер Мижо, на самом деле, не был ни в связи с ревнивой любовницей, ни в плену у охваченной страстью женщины аристократического происхождения. Уже пятнадцать лет он жил с одной маленькой брюнеткой, занимавшей скромную должность кассирши в одной из дешевых столовых Дюваля.
Ее звали Луизой Меригаль. Ей было пятьдесят три года, она красила волосы, вдобавок у нее были угреватые щеки и заячья губа. К счастью этот неприятный недостаток скрывался под усиками, довольно удобными для того, чтобы ее поцелуи не теряли своей прелести и привлекательности.
