– Не думала я, что Валька такая стервь, – незаметно ткнув подругу локтем, грудастая женщина лет шестидесяти поглядывала на Анатольевну. – Мальца обидела, теперь до мужика докопалась. Пьяная, что ли?
– А может, и пьёт, – полушёпотом ответила подруга низенького роста, щелкая семечки и сплёвывая шелуху на дорогу. – Наташ, а с чего ж она вдруг на всех нападает? До этого в магазине с Нинкой поругалась, мол, та ей сдачу недодала, а на самом деле выяснилось, что монетка в сумку упала…
– М-да, не повезло Кольке с тёщей, – широкая грудь Натальи вздымалась при каждом глубоком вдохе и медленно опускалась при выдохе. – Да и Алёшке тоже… Так-то она женщина не плохая, да больно сравнивать со своей породой любит. Когда Валерка родился, она его так сладко описывала, что я уж подумала, что это не парень, а девка, – хихикнула тихонько, приложив руку ко рту, чтобы никто не услышал.
– Это она любит – хвалиться.
Алёша слышал каждое слово двух толстых подруг и смотрел на бабушку исподлобья, сжимая кулаки от злости. Он злился не на этих двух пухлых сплетниц, а именно на болтливую бабулю – за её неземную любовь к Валерочке, безудержное хвастовство и частое противное высказывание вечерами: любимый Валерочка будет самым умным, воспитанным и одарённым, а Алёшка – весь в батьку: будущий выпивоха и разгильдяй, не имеющий своего слова и мозгов под кепкой.
Алёша краснел и раздражался, впитывая в себя все «прелести» бабушкиных разговоров и всё больше ненавидел младшего брата. Лучше бы его не привозили, а оставили там, в больнице. Может, кто-нибудь другой и забрал бы себе «самого лучшего мальчика в мире», чтобы он не появлялся в доме, где уже больше десяти лет живёт Алёша, к которому раньше бабушка относилась намного добрее.
Пока Валентина выжимала из себя членораздельные звуки перед сонным водителем, из дома Кобылкиных вышел мужчина в белом халате в сопровождении соседских помощников, несущих на носилках полуживого Андрея Ивановича. Он лежал с открытым ртом и посиневшими губами, полуприкрытые глаза были неподвижны, покрасневшее лицо покрылось испариной. Следом за носилками выбежала заплаканная Марина Степановна, держа в трясущихся руках сумку, поверх которой лежало махровое полотенце.
– Ой, батюшки! – запричитали соседи, увидев Андрея на носилках. – Ой, горе-то какое! Жив, нет?
– Не жилец, – сделал вывод Илья Афанасьевич, докуривая посеревшую от дыма «козью ножку». – Пить надо меньше.
– Кто бы говорил, – с укором сказала грудастая Наталья, посмотрев на высохшего старика в помятой рубахе без последних трёх пуговиц. – Сам-то давно в завязке?
– А это не твоего ума дело, – плюнув на красный уголёк, Илья Афанасьевич затёр остаток папироски о подошву калоши и бросил на обочину.
Мужчины с носилками встали позади машины, дожидаясь, когда им откроют дверь. Доктор дёрнул ручку, распахнул «ворота» и попросил всех разойтись, чтобы не мешать проезду. Народ расступился, не выпуская из виду теперь уже побледневшее лицо Андрея. Валентина стояла у водительской двери, сглатывая слюну и наблюдая за Мариной, которая прошла мимо и не поздоровалась. Мысли в голове Вали нещадно спутались: то ли соболезновать бедной жене Кобылкина, то ли бросаться на внука и бесчувственную толпу, дабы добиться правды, куда подевался Валерочка.
Марина подошла к машине, передала доктору сумку, поблагодарила за помощь, а также высказала слова благодарности соседским мужьям и перекрестила в воздухе захлопнувшиеся двери. Водитель дождался, когда молодой врач сядет рядом, на пассажирское сиденье, и завёл мотор. «Буханка» развернулась и поехала по дороге вдоль обочины, поднимая дорожную пыль.
