– Мне нынче, барин, на ездоков везет! – похвастался румяный веселый парень-возница. – Еще бы! Ведь сегодня она в мою пролетку села.
– Кто «она»? – в недоумении спросил я. В самом деле, что за чушь городит этот извозчик? Впрочем, чего еще ждать от мужика?
– А это есть у нас тут, барин, женщина одна, вроде как блаженная, – поспешил объяснить словоохотливый извозчик. – Ходит в зеленой юбке да в красной кофте, а в руке посошок. Увидишь – сразу узнаешь. Ксенией ее кличут. Так вот, мы уж который год примечаем: если она кого приветит, жди удачи. Зайдет к купцу в лавочку, возьмет яблочко или пирожок – к барышу. Так ведь еще и не у каждого она берет. Иному скажет: «У тебя не возьму, ты людей обижаешь…» Ребеночка приласкает – к счастью. Вон, у соседской дочки ушко болело, да как Ксения ее по головке погладила – болезнь как рукой сняло! А у нас, у извозчиков, своя примета есть: к кому она в пролетку сядет – к большой выручке. Мы, как увидим Ксению, мчимся к ней наперегонки, просим позволения ее прокатить. Сегодня я ее первым подвез! Вот от того мне сегодня на ездоков и везет!
Я удивился. Ведь когда-то, в далекие времена моего детства, многие считали Ксению сумасшедшей. А теперь все почитают ее за чудотворицу. Так кто же она?! Безумная нищенка или подвижница?
Впрочем, мне не пришлось долго размышлять над этим – вдалеке показался наш старый дом. Вскоре я уже обнимал матушку. А она не могла наглядеться на меня, на мой немецкий кафтан, треуголку, рубашку, отороченную кружевами, – праздничную одежду геттингенского студента. И повторяла сквозь слезы:
– Яшенька, голубчик мой, наконец-то ты вернулся! Слава Богу, дождалась я тебя! Вот счастье-то!
Ее чепец сбился на затылок, и я увидел, что некогда темно-русые волосы матушки стали совсем седыми… Бедная моя матушка!
Она сварила кофе, и мы уселись за стол. О чем только не переговорили в тот вечер мы с матушкой!
– А знаешь, Яшенька, что у нас тут случилось? – понизив голос до шепота, сообщила мне она. – В тот самый год, как ты учиться уехал, иду я раз… уж не помню куда. Гляжу: посреди улицы стоит Ксения и плачет навзрыд. Я ее и спрашиваю: «Что ты плачешь, Андрей Федорович?» Смотрит она на меня в упор… только так, словно сквозь меня видит. А сама бормочет: «Кровь там, кровь! Там реки и каналы кровью налились, текут кровью! Видишь: кругом кровь!» И вдруг как зальется слезами! Страшно мне стало: к чему бы это она такое говорит? Явно к какой-то беде. А что, если с тобой что-то случилось? Мало ли… в чужих-то краях! Как я тогда Бога молила, чтобы уберег Он тебя!.. И что ты думаешь, Яшенька? После слух прошел, что в Шлиссельбурге убили… – Тут она шепотом назвала мне имя несчастного, лишенного не только престола, обещанного ему с младенческих лет, но и свободы, а теперь – и жизни[5]. – Выходит, не зря Ксения про кровавые реки твердила. Да что говорить, ведь в свое время она и кончину государыни Елизаветы Петровны предсказала. Бегала накануне Рождества по улицам и кричала: «Пеките блины! Скоро вся Россия будет печь блины»! А какие блины на Рождество? Их же на поминки пекут… Только назавтра объявили: мол, государыня преставилась. Вот ведь как! Выходит, Ксении будущее открыто…
Слова матери заставили меня задуматься. Но не о провидческом даре Ксении, а о собственном будущем. Ведь хотя у меня и имелся аттестат с отличием, но не было места. Смогу ли я получить его, не имея ни связей, ни влиятельных знакомых? Не на Ксению же мне надеяться! Право слово, смешно, что эти простолюдины всерьез верят, будто она им помогает! Но кто поможет мне?!
