Прости мне мои капризы - страница 7

– Я, когда его вытащила, – так испугалась!

– Что тебя напугало?

– Ну, не сама же по себе винтовка оказалась в земле. Кто-то из нее стрелял! Наверное, этот человек погиб. Значит, рядом должны быть его останки, скелет. А я всего такого боюсь, и в особенности – покойников…

– А ты дядю своего попроси: пусть он покопается. Если действительно будут найдены останки бойца, то, возможно, отыщется и жетон, или записка в гильзе, по которым можно установить его имя! Наверняка где-то живут родственники – для них это было бы потрясающей новостью! Будут знать, что их брат, отец, муж – кем он, там, им доводится, не пропал без вести, а погиб. Хотя боец мог быть вынесен с поля боя санитарами…

– А может, это ствол от немецкой винтовки?

– Не думаю. Винтовки были только у наших солдат, да и то не у каждого – некоторым бойцам приходилось добывать себе оружие в бою, по крайней мере, в начальном периоде войны. У немцев были автоматы. Так что, скорее всего, погибший – если он все-таки был убит – советский воин, красноармеец. Разве что ствол этот не от винтовки, а от немецкого автомата?

– Нет! У автомата ствол намного короче, а этот длинный и тяжелый, я в кино видела.

– Значит, так оно и есть. Ты отнеси находку в школьный музей. В музее имеется уголок, посвященный Великой Отечественной войне. Там ей будет самое место.

– Да ведь сейчас каникулы, школа закрыта.

– Точно, я забыл.

– Придумала! Я попрошу Аньку, двоюродную сестру – она отнесет. В сентябре, когда начнутся занятия.

– Верно!

– У нее – как увидела то, что я нашла, – аж глаза загорелись! Надо только, как следует, его почистить…

И еще раз мы увиделись с Ириной после обеда.

В этот погожий, светлый, жаркий день, чуть ли не с рассвета, Ирина была занята на просушке травы, скошенной на выделенном ее родственникам участке, расположенном в пяти километрах от села. После просушки трава превращалась в сено, которое зимой шло на корм корове.

Вместо лопаты, орудием труда в руках Ирины были деревянные, с длинным древком и широким захватом, грабли.

После нескольких часов работы, с краткими перерывами на отдых, прием пищи – у Ирины заметно покраснело лицо, особенно нос (так, что резче стали выделяться большие ее глаза…), золотистым загаром покрылись плечи, руки и ноги (Ирина – самозабвенно – трудилась в спортивных своих шортах…). И от этого покрасневшего ее носа, и загоревших плеч, тонкой кожей впитавших душистый луговой аромат трав: тимофеевки и пырея, овсяницы и клевера, обвеянных теплым, приходящим с южной стороны, ветром, – невозможно было отвести взгляд.

Ирина как будто нарочно, для встречи со мной, надела легкий, с открытой верхней частью, сарафан.

Вообще, находиться с Ириной рядом, на расстоянии вздоха – было для меня непростым, подчас, делом. Испытанием. Главная трудность заключалась в том, чтобы не обращать на нее внимания – как на женщину. Пусть пока еще «маленькую» женщину, развивающуюся, «формирующуюся». Однако, уже обладающую вполне очевидными, безусловными признаками взрослости – в самом широком смысле этого понятия. Некоторые из этих очевидных признаков – приводили меня в смущение и трепет, чрезвычайно волновали и будоражили, заставляли почти беспрерывно работать воображение… Вследствие чего, мне было довольно сложно – «держать себя в руках», общаться с Ириной свободно, раскованно, как с младшим товарищем, другом.

Понимала ли это мое состояние Ирина? Не знаю. Во всяком случае, мне она об этом ничего не говорила, а я ни о чем «таком» ее не расспрашивал. Я совершенно не представлял себе: каким образом, ни с того, ни с сего – я мог бы приступить к подобным расспросам? Какой могла бы быть реакция Ирины?