Ермолаев открыл было рот, видимо желая что-то уточнить, но не успел произнести ни слова, потому что в прихожей раздался резкий телефонный звонок.
– Алло, Вадик, это я, Зоя, – услышал Фишкин в трубке ставший уже знакомым и привычным голос. – Ты как себя чувствуешь? Если у тебя все нормально, то, может, прямо сегодня и начнем? Я вот думаю, сначала химию подтянем, да?
– Я сегодня занят, – коротко и почти грубо ответил Фишкин, которого моментально накрыла волна предательского страха, ведь за его спиной, явно прислушиваясь к разговору, маячил любопытный Ермол.
В ту же секунду Вадим забыл все свои благородные помыслы и намерения касательно Зои, забыл, что дал себе слово никогда ее не обижать и больше не предавать. Помнил в этот момент он только одно: любыми путями не допустить обнародования в классе своих каких бы то ни было отношений с Колесниченко.
– Извини, у меня тут Ермолаев, проведать зашел, – нетерпеливо проговорил в трубку Фишкин тоном, предполагающим окончание разговора.
Но Зоя не слышала или не хотела слышать явной холодности в голосе любимого.
– Слушай, а тогда давай я вечером зайду, часов в семь? Учти, материал сложный и его много, а времени у нас очень мало! – голосом учительницы начальных классов заметила Зоя.
– Кто это там с тобой воркует? – наконец не выдержал Ермолаев, почти вплотную приблизившись к Фишкину.
– Да это Колесниченко… Запарила меня, а что хочет, толком объяснить не может, – раздраженно проговорил он, прикрывая рукой трубку и в душе проклиная себя за малодушие.
Естественно, он прекрасно понимал, что сильно рискует серьезно обидеть Зою, потому что начало фразы, а главное, каким тоном оно было произнесено, Зоя наверняка услышала. Но, увы, переступить через свой страх быть осмеянным приятелями Фишкин просто не мог.
– Понятно, – преувеличенно бодро отозвалась Зоя, – но это к лучшему, мне сегодня тоже не совсем удобно встречаться, потому что я обещала бабуле помочь с уборкой.
На самом деле Зою душили слезы обиды, и, чтобы только Фишкин этого не понял, она, даже не попрощавшись с ним, бросила трубку. Зоя хорошо слышала, как Вадим бросил небрежно: «Да это Колесниченко», – и, хотя продолжения фразы Зоя не слышала, по одному только тону, каким было произнесено ее имя и фамилия, могла догадаться, что ничего хорошего о ней Вадим Ермолаеву не сказал. И еще Зоя прекрасно понимала, что Фишкин в разговоре с ней позволил себе такой тон исключительно по одной причине – из страха, что Ермолаев может заподозрить, что между ними, Вадимом и Зоей, существуют какие-то особые отношения. И если бы там, рядом с Фишкиным, не стоял Ермолаев, то и сам разговор имел бы совсем другое завершение. Это Зоя Колесниченко знала наверняка.
Бросив трубку, Зоя закрыла лицо руками и горько разрыдалась. Как мог Вадим так с ней поступить? Когда он находился в больнице, все было так здорово, что иной раз происходящее казалось Зое чем-то нереальным, каким-то волшебным сном. Между ней и Вадимом все яснее обозначалась невидимая нить, связывающая их в одно целое, и с каждым днем эта нить становилась все прочнее и прочнее.
А теперь выходило, что Зоины опасения, охватившие ее после выписки Вадима из больницы, подтверждались. Случилось то, чего Зоя боялась больше всего и мысли о чем она так усердно гнала от себя прочь. Как она боялась того, что снова станет для Фишкина пустым местом, что снова ей придется лишь ловить на уроках его мимолетный, убийственно равнодушный взгляд!
