В этот вечер никого не обнаружилось, пустой двор, только ветер треплет последние листья, да дождь со снегом срывается. Илье было так плохо, сердце выпрыгивало, все кружилось в глазах, ноги подгибались. Он сполз со скамейки, лег на кучу мокрой листвы и закрыл глаза. Не было в голове мыслей, не было желаний, только холод и пустота. Тоннель с далеким, слабо мерцающим в конце светом стал затягивать его.
«Илья, вставай, пора в школу! Ну, Илья, опоздаешь же!» – мама приложила теплую ладошку к его холодной щеке, и он открыл глаза. Перед ним на корточках сидела совсем маленькая девочка, она дотронулась до его щеки и сказала: «Ля, пошли домой. Мне холодно». Илья не то что подняться, пошевелиться не мог, его сковало таким холодом, все мышцы как будто в стальную броню заковали, было адски больно при малейшем движении. Девочка неотрывно смотрела на него недетскими серьезными глазами и тянула его за рукав. Он с огромным трудом сел, потом, опираясь на скамейку, кое-как встал. Его дико закружило, но девочка оказалась у него под рукой, и он, боясь упасть на нее и придавить, из последних сил сосредоточился и поковылял в подъезд. Она неотступно следовала за ним. Дверь квартиры была настежь распахнута, но это было уже в порядке вещей, там нечего было взять. Илья чуть ли не вполз в квартиру, рухнул на матрас на полу и потерял сознание. Отопление уже включили, и в комнате было тепло. Очнулся Илья от странного звука, будто котенок мяукает. В углу у батареи сидела девочка и, тихо попискивая, плакала. Он встал на колени и подполз к ней.
– Я кушать хочу – сказала она, и снова замяукала.
Илья, перебирая по стене руками, поднялся, держась за стену, вышел в подъезд и первый раз за последние два года позвонил в соседнюю дверь.
***
Больше всего он боялся, что, увидев в дверной глазок, кто звонит, Маша не откроет дверь. И правильно сделает, он бы сам не открыл на ее месте. Нехорошо, ох, как нехорошо, он поступил с Машей в свое время. Лена с Машей общались по-соседски, но дружбы между ними не было никогда, да и не могло быть, уж очень разные они были. Лена такая вся «победительница», а Маша «тихая овечка». Обе красивые, но какая же разная бывает женская красота. Лена – роза, алая, с красотою наглой и броской, уверенной в себе, даже чересчур уверенной, что иногда даже отталкивает, пугает. А Маша – цветочек полевой: нежный, кроткий, хрупкий, пугливый. Дотронешься грубо, резко – сломаешь, повредишь.
Илья сломал, не хотел, но, что вышло, то вышло. Он знал, что очень нравится Маше, но знал и то, что она никогда не будет крутить с ним под боком у жены. Как же тешит мужское самолюбие любовь милой девушки, ее взгляды, спрятанные под ресницы, а тут еще рядом привычная жена, поднадоевшая уже. Тогда он пригласил ее на дачу, сказал, что помощь женская дружеская требуется (Лена в отпуске в доме отдыха была, как оказалось потом с Дмитрием на Кипре). А на даче ужин при свечах, шампанское, сладкие речи. И все случилось. А потом он резко все прекратил, вернее, не продолжил. Маша очень ему понравилась тогда, и он испугался, да, струсил. Ему с ней было хорошо, и если с Леной на первом месте были дела постельные, то с Машей он чувствовал себя лучшим и как мужчина, и как человек, и как биолог, и как друг. Они понимали и чувствовали друг друга, смеялись и грустили над одним и тем же. С женой у него никогда такого не было, а когда поутихли сексуальные игры, оказалось, что им и поговорить-то с женой не о чем. Ведь если это так серьезно, то надо что-то решать, все менять, а Лена как же? С ней же объясняться надо. И что ей сказать: ты меня не понимаешь!? Так она и не поймет его, но жили же как-то столько лет без понимания этого.
