«Странно,– подумала я,– он что, не может себе новую купить? Так-то выглядит вполне ухоженным. И ботинки хорошие, крепкие».
Я раздумывала, долго ли они будут шептаться под передником, когда священник выпрямился, положил руку Вале на голову и бодро пробормотал какую-то молитву. Когда он снял передник с моей соседки, она выглядела растрепанной и счастливой.
Я думала, что обряд окончен, но батюшка положил на грудь Вале расшитую ткань, достал что-то из маленькой церкви и дал ей съесть. После этого приложил крест к губам больной. И стал собирать все обратно в саквояж.
Я не представляла себе, что означают все эти действия. Хотя смутно помнила, как в раннем детстве бабушка водила меня в церковь, и батюшка что-то давал есть из ложечки. Но, когда я пошла в школу, походы в храм почему-то прекратились.
Все эти обряды, вероятно, были серьезным делом, потому что в это время священник сохранял самый серьезный и сосредоточенный вид. А, покончив с этим, расплылся в добродушной улыбке, достал мандарины и стал ими кормить Валю.
Я уже привыкла к странному виду посетителя и больше не прислушивалась к их разговору. Тем более он потерял свою загадочность. Речь шла о родственниках Вали и общих знакомых. Обычный разговор, ничего волшебного.
Я вспомнила о том, что давно меня никто не посещал, не развлекал. Лена все занята, маме не на кого оставить отца и брата. А больше у меня и нет никого. С тех пор, как Сергей приходил с бумагой, от него не слуху ни духу. И зачем я подписала так поспешно? Надо было после того, как хозяин даст мне положенные деньги. А теперь может и не дать. Теперь он мне ничего не должен. На что же я рассчитывала, поверив на слово? Знаю, на что! На Сергея рассчитывала! Верила, что он обязательно проследит, чтобы меня не обидели. А теперь вот не верю. Не верю ему!
И я вновь горько заплакала, прекрасно понимая, что дело тут не в деньгах.
–Кто тут еще скорбящий?– услышала я над головой мягкий голос.
Над кроватью стоял батюшка, и смотрел на мои терзания с сочувственной улыбкой. Я попыталась отвернуться и вытереть слезы рукавом халата.
–Ничего, не обращайте внимания!– пробормотала я,– Это глупости!
Священник не удовлетворился этим ответом. Он присел на давно пустеющий стул рядом со мной и заговорил:
–Глупости, это когда маленькие детки капризничают. А ты не маленькая. Если взрослый человек плачет, значит у него что-то болит. Или ножка. Или, к примеру, душа.
Ножка не болит у тебя? (он указал на многострадальную ногу в гипсе).
–Нет, не болит,– призналась я.
–Значит, душа?
Я промолчала.
–Апельсину хочешь?– поинтересовался он,– Я там много принес.
–Не хочу!– ответила я, и снова заплакала.
На этот раз, как капризный ребенок. И почему-то мне не хотелось, чтобы батюшка уходил. Хотелось, чтобы пожалел.
–Будет тебе слезы лить!– скомандовал он.– Смотри, какое солнышко на улице. Видишь?
Я повернула голову к окну, и увидела ясное голубое небо, с редкими нитками облаков на нем. Солнечный свет проникал сквозь, еще с лета немытые окна, и щедро заливал палату.
Застиранные простыни преобразились, и сверкали белоснежным огнем. Коричневый линолеум стал похож на жирный чернозем, что по весне привозили к нам на огород, подновить землю.
–Видишь? – снова спросил батюшка.– Как все преобразило солнышко!
Я смотрела во все глаза и мне казалась, что я понимаю, о чем он. Мне казалось, что на моих глазах происходит чудо.
