– Хорошо, – грустно ответила она.
– Я люблю тебя, – вздохнула я и повесила трубку. Моя история с Джо Байденом, о которой когда-то знали только моя семья и несколько избранных друзей, теперь стала пищей для всего мира.
Позднее тем же утром в телефоне раздался резкий женский голос с акцентом Восточного побережья.
– Тара?
– Да.
– Это Бет Рейнхард из газеты «Вашингтон Пост». Вы выступили с обвинением Джо Байдена в сексуальном насилии. Разве вы не понимаете, что это повредит его предвыборной кампании? – она почти кричала на меня.
Я остолбенела и на секунду замолчала. Я уже разговаривала с журналистами, в том числе из газеты «Вашингтон Пост», в 2019 году, когда обсуждала сексуальные домогательства, которым подверглась в офисе Джо Байдена. Однако это был первый раз, когда меня ругали. Она продолжала задавать вопросы, больше похожие на утверждения. Я решила не вешать трубку и на все ответить.
– Я была слишком напугана, чтобы заявить обо всем, но я пыталась это сделать раньше! – мне даже самой показалось, что я оправдываюсь.
Она потребовала рассказать всю мою историю.
– Я говорила обо всем этом в подкасте Кэти Халпер, – ответила я со вздохом.
– Мне нужно услышать это от Вас с самого начала, – настаивала она.
Я не из медиасферы и не понимала, что можно говорить «нет» журналистам или вообще не отвечать. Мне казалось, что не ответить было бы дурным тоном, даже невежливо. Кроме того, я была изолирована в своем доме-студии, как и большая часть страны, в разгар пандемии Covid-19. «Карантин» и «самоизоляция» все еще были новыми терминами в нашем коллективном лексиконе.
Я начала делиться с Бет своими воспоминаниями о том, что произошло у меня с Джо Байденом. Она временами резко перебивала. Я дошла до момента насилия, и меня захлестнули эмоции. Мне стало страшно до головокружения. Не слишком часто приходилось рассказывать эту историю раньше. На самом деле, я потратила большую часть своей жизни, пытаясь стереть ее из памяти.
– Он двигал рукой вверх? – спросила она.
Я почувствовала, как у меня перехватило дыхание. Я растерянно думала, что она имеет в виду.
– Он трогал твой клитор? – уточнила Бет уже более уверенным тоном.
Я запнулась, признавая, что он провел рукой вверх после того, как вытащил пальцы из меня. Она намекала на то, что я испытывала удовольствие? Или она пыталась сделать так, чтобы это прозвучало как близость по согласию? Что это вообще значило? Она повторила свой вопрос, который прозвучал, как эхо.
Разговор закончился моими рыданиями.
– О, Тара! Я тебе перезвоню, – нетерпеливо заявила она с характерным восточным акцентом и повесила трубку. Раздался двойной щелчок, когда нас разъединили.
Я пошла в ванную, и меня вырвало. Я опустилась на колени и заплакала. Ко мне забрел кот и обеспокоенно коснулся меня своим маленьким носиком. Я взяла кота на руки и крепко прижимала к себе, пока он, наконец, не освободился от накала моих эмоций.
Разве так разговаривают репортеры? Для них считается нормальным причинять еще больше травм во время интервью? Почему она спрашивала о моем клиторе? Мне стало стыдно за то, что у меня не хватило смелости поставить ее на место и попрощаться первой.
Вскоре после этого я поняла, почему она спрашивала. Я наблюдала, как в социальных сетях начали разворачиваться странные разговоры.
Позже в тот же день я разговаривала по телефону с другим репортером, интересующимся моим мнением. Затем я наткнулась на пост Ричарда Н. Коми
