– А вы не помните… У директора спиртзавода дочка была, лет пяти?
– Дык-с, – сказала женщина, – я и нянькой у ей и была!
– Как нянькой? Сколько же вам лет было?
– Девять.
– Вы серьёзно?
– А как же – шутя? И огород поливала, и полола, и за ей смотрела. С четырёх её лет.
– Надо же! – удивился Артур. – Мне иногда кажется, что этого вообще никогда не было. Столько времени прошло! И вот: сидите вы, которая не только её знала, но и нянчила…
Женщина искоса посмотрела на мужчину несколько странно.
– А мне ведь тоже тогда лет девять было, – продолжал Артур, – мы в «Зарницу» играли на горах. И вдруг видим: пожар! Изба горит. Побежали вниз всем лагерем. В деревне переполох, гарью пахнет, пожар уже потушили. Кто-то плачет. Говорят: девочка погибла… Через два дня у нас был родительский день, её как раз хоронили, несут мимо нас, в Шелангу. Я подбежал к гробу, смотрю – оказывается, я её прежде знал! У меня дух захватило, гляжу – пятнышко на щеке, с пятачок. А под платочком – неестественные волосы. То ли пакля, то ли лён. Вы знаете, об этом был рассказ в центральной газете…
Тут он спохватился. А женщина засобиралась, сунула ридикюль в большую сумку и, поднявшись, двинулась в сторону арки, под которой находились двери в трюмы.
Да, был рассказ. В газете «Республика Татарстан». Там говорилось, что девочки жарили грибы и опрокинули на пол горящий керогаз; старшая убежала, а младшая, испугавшись ответственности перед родителями, начала тушить пламя. И погибла. Текст Артур хорошо помнил, он сам его писал. И эта женщина не могла не видеть этот рассказ, потому что газета была единственная на всю республику, её выписывали чуть ли не в каждом доме. И даже если бы не видела, ей бы гребенёвские принесли – уж в деревне-то о себе ничего не пропустят.
Наверное, она ещё в детстве натерпелась укоров, если не от взрослых, то от сверстников точно. Но в чём её вина? В том, что сама, будучи девяти лет от роду, испугалась? И знала ли она, что будут такие последствия?
«Удивительно, – думал Артур, глядя за борт, – люди живут рядом с теми, кого знали в детстве, с кем учились, с кем дружили, стареют – но потом не могут узнать друг друга! Бывает, даже тех, кого любили…»
Волны в тени теплохода открывались и схлопывались, будто книжки, и отплывали в сторону.
Мася и Камилла
Приезжая к тёще, Артур спускался с сигаретой к подъезду. И почти каждый раз, когда выходил, у двери курил черноволосый худощавый мужчина – стоял, облокотившись о заборчик, и с какой-то тихой, внутренней улыбкой смотрел на цветы в палисаде. Иногда ни с того ни с сего заговаривал с соседом, хотя не знал его – Артур был здесь всего лишь зятем.
Артур брал с собой на улицу пожилого пёсика. Лохматый и чёрный, Мася выходил из подъезда с зажатой в зубах сосиской, серьёзный и важный, как Черчилль с трубкой. Бросал сосиску перед собой и ложился охранять. На людях это было интересней – на домашних рычать ему наскучило.
К Масе гурьбой подбегали дети. С ними была старшая девочка лет десяти. В белом платьице, с тёмными распущенными волосами. Она садилась напротив него на корточки и, подперев кулачками щёки, любовалась им.
– Ах, Мася! Какой же ты красивый! – говорила она.
На комплимент своей ровесницы пожилой Мася чуть шевелил хвостом, но сосиску отдавать не собирался – верхняя губа его слегка оголялась, показывались мелкие зубы. Мася не был жадным парнем, но этому приучила его будущая жена Артура, будучи ещё подростком. Дразнила кутёнка рукой, будто хочет отнять еду, и тот забавлял щенячьей жадностью.
