Кажется, я перестаю верить в то, что мне и Наташе что-то поможет. Хотя и хочу ее осчастливить. Это мое амплуа – помогать людям. Но сейчас я сама нуждаюсь в том, чтобы себя оживить.
Ведь все, что осталось от моей души – это сгоревшее поле дотла. Или не все?
– У меня не складывается личная жизнь из-за отца. – Откровенничает со мной клиентка. – Он был тираном и надо мной издевался.
В этот момент я чувствую причастность к тому, что рассказывает о себе Наташа. Моя мама тоже садистка и сепарация от нее далась мне нелегко. И сейчас я все еще паталогически к ней привязана.
Это ужасно, когда есть такая созависимость. Стокгольмский синдром. Наташина история похожа на мою. Дети, пострадавшие от насилия, с трудом становятся успешными и устраивают свою Судьбу.
Жертвы всегда остаются жертвами. Эта роль намертво приживается ко всему твоему существу.
Точно я вижу, что Наташа много плачет. И мне хочется ее успокоить. Обнять. Наверное, мы могли бы стать подругами. Было бы сложно, но интересно.
– Я не делала абортов. – Упирается Наташа, когда я сканирую ее тело. И вижу что-то острое в районе живота. Так выглядит изнасилование, травма половых органов или прерывание беременности. – Это операция. Она была сложной.
Зачем человек просит меня погадать, а потом ускользает, недоумеваю я? В этом то и есть вся сложность. И закрытость.
Разочарованная, я решаю вернуться домой. Найти деньги, купить бутылку и снова напиться. Чтобы уснуть и никогда больше не проснуться.
Домой я возвращаюсь уставшая и снова начинаю поиски денег или выпивки. Мне нужно принять что-то такое, отчего я усну и долго не проснусь. Хорошо бы очнуться уже в другой реальности. Но так устроена жизнь, что приходится мириться с действительностью.
Снова я звоню мужу, чтобы узнать у него, почему так вышло, что он прекратил перечислять на карту мне деньги. Что эта за история? Неужели он считает, что я алкоголичка и мне нельзя доверять?
Не найдя ни одной полной бутылки, я залезаю в сейф, чтобы взять оттуда наличные. Но там осталась одна валюта, которую нужно еще обменять по действующему курсу на рубли.
Может сдать драгоценности в ломбард? Но я это уже делала. И Адам потом благополучно все выкупил, что успел, конечно. И надежно от меня спрятал золото и бриллианты.
Адам, как обычно, не берет трубку. Как будто специально издевается надо мной. Может он давно уже принял решение развестись со мной?
Злость начинает меня выводить из себя. Я беру пачку долларов и иду в ближайший банк. Потом я куплю в магазине алкогольной продукции чего-нибудь горячительного и выпью это.
Раньше я покупала виски или водку в разных магазинах. Меня, кажется, запомнили продавцы. Было стыдно. Потом стало плевать. Какая мне, в сущности, разница, что обо мне подумают эти люди, которых я знать не знаю. И они меня тоже.
Еще одна мысль приходит мне в голову – сдать в комиссионный магазин свою шубу. Я уже поступала таким образом, но заплатили копейки, напирая на то, что одежда вышла из моды.
С надеждой я заглядываю в холодильник, наполненный продуктами, которые Адам заботливо разложил по емкостям. Но есть мне не хочется. Кое-что уже успело заплесневеть и пропасть. Это я понимаю по запаху. Но у меня нет желания с этим возиться.
С тех пор, как я утопаю в горе, я совершенно забросила быт. Хотя раньше любой беспорядок наводил на меня тревогу.
С собой я забираю полный пакет мусора, в котором начинаю перебирать пустую тару. Может второпях я отправила в помойку недопитую бутылку?
