Читать онлайн Игорь Королёв - Провинциально-столичная поэма. История любви поклонника к известной киноактрисе
© Игорь Королёв, 2020
ISBN 978-5-0050-9262-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Предисловие автора
«Провинциально-столичная поэма» была задумана мною как роман в стихах на автобиографическом материале, а именно – истории моей безответной любви к известной советской киноактрисе Анастасии Вертинской. Роман в стихах достаточно редкий жанр в литературе, при этом сложный для чтения, не говоря уже о процессе написания. Учитывая, что в 1999 году, когда я на это решился, у меня почти не было опыта стихосложения, да и вообще какой-либо литературной деятельности, задуманное было – чистая авантюра, равносильная заплыву через Ла-Манш недавно обучившегося плаванию. Я это почувствовал с самого начала, когда начал сопоставлять собственный уровень с уровнем больших профи, не говоря уже об уровне классиков. Но мне повезло. Меня почти с самого начала начали опекать представители пермских литературных кругов, проявив сочувствие к исповедальному характеру моего замысла. Многие были в курсе моей личной драмы и понимали, что процесс письма является настоящим болеутоляющим средством. Помогали мне в борьбе с собственным косноязычием, которое постепенно преодолевалось. Консультировали, правили, корректировали, помогали приобретать относительную лёгкость пера. Я благодарен советам Вере Шиловой, автору двух стихотворных сборников, члену союза писателей России. Обязан многому Игорю Тавдину, председателю поэтической секции литобъединения при пермском отделении союза писателей, который внимательно прочитывал написанное, давал ценные советы, а также возможность выступлений перед аудиторией. Морально поддержал меня известный пермский поэт Михаил Смородинов написанием статьи в местной газете «Свет высокой любви». Консультировал меня также известный поэт и прозаик, друг нашей семьи Герман Дробиз, ныне покойный. Правда он изначально советовал описать всю эту историю в прозе, не претендуя на роман в стихах, опасаясь, что у меня не хватит сил, что я попросту надорвусь. В последствии я убедился в его правоте, когда остановился, не сумев закончить начатое, причём на самом интересном месте, предваряющем мою встречу с Анастасией Вертинской, произошедшей в далёком 80-м году. Но неудачи в попытках подступиться к Турандот нашего времени, коей является героиня повествования, добили меня, вызвав депрессию и творческий кризис. Написанный материал на долгие годы повис в воздухе мёртвым грузом.
Но в последнее время к моему материалу, написанному «в стол», стал проявлять интерес пермский поэтический клуб «Позови» под руководством талантливой поэтессы Зои Грозогении (Грошевой), давая возможность выступлений. И я почувствовал востребованность, так как в недописанном романе запечатлён дух навсегда ушедшего времени, вызывающий сладкие ностальгические отклики в сердцах слушателей моего поколения. Правда, я столкнулся с одной проблемой, о которой не подозревал, когда начинал писать эту историю двадцать лет назад. Проблему я эту осознал, когда попытался представить написанное молодому поколению, которое на эпоху, пережитую мною, смотрит как на малознакомую экзотику. Когда я писал, то абсолютно был уверен в такой элементарной вещи, что стоит только дать маленькую подсказку читателю в виде детали, относящейся к какому-нибудь фильму с участием героини, то произойдёт вспышка радости узнавания той, о ком идёт речь, и интерес к роману будет подогрет. Я намеренно избрал метод игры-интриги по принципу «угадай!» и не стал засвечивать слишком яркое имя на нашем кинонебосводе, зная, что после песенки «Эй, моряк!», процитированной мною на 14-ой странице, мгновенно в сознании читателя всплывёт милый образ всем известной киноактрисы. Но нынешний молодой читатель, выросший за истекшее двадцатилетие, с сознанием, оккупированным американским кино, фанатеющий по Арнольду Шварцнегеру, Джони Деппу и Бреду Питту, в лучшем случае знаком с именем Леонида Гайдая и Эльдара Рязанова, не более того, имея смутное представление о других славных страницах нашего кино, не говоря уже о театральном мире, его истории и отечественной культуре вообще. Нынешние дети поп-культуры порой путают Немировича с Данченко и не отличают «Утомлённые ветром» от «Унесённых солнцем». Они могут прочитать написанное мною до конца, так и не поняв, о ком шла речь. Каково представлять эту историю для почти инопланетян!
Поразмыслив, я понял, что написанную историю нужно обильно снабдить сносками и комментариями прямо по ходу чтения. Принцип пронумерованных сносок, за расшифровкой которых нужно каждый раз лезть в конец книги, мне показался утомительным для читателя. При этом, устраивать «светофоры» для расшифровки упоминаемых терминов и фамилий, пусть тормозящие процесс чтения, всё же приемлемый выход из положения. Мне во время моих выступлений иногда бросали упрёк в информационной перегруженности, а также в том, что я из-за многочисленных отступлений отвлекаюсь от сюжетной линии. Я парировал фрагментом из «Евгения Онегина», посвящённым «блистательной, полувоздушной, смычку волшебному послушной» балерине Истоминой, которую живописал Александр Сергеевич, точно зная, что к истории любви Татьяны Лариной и Евгения Онегина она никакого отношения не имеет. Я для себя не посчитал грехом соблюсти принцип энциклопедичности, утвердившийся с лёгкой руки Пушкина, тем более, что отвлекался я на персонажей, с которыми в своём кинотворчестве героиня повествования сталкивалась непосредственно, как Её режиссёры, партнёры, кинооператоры типа Андрей Москвин, Эдуард Розовский, а уж об Её знаменитом первом муже упомянуть – просто долг чести.
Главная моя надежда на читательский отклик состоит в том, история взаимоотношений фанатов и звёзд непреходяща, проблема «ТАЛАНТЫ И ПОКЛОННИКИ» вечна, как проблема «ОТЦОВ И ДЕТЕЙ» и «БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ». Кроме этого, представленная мною история может послужить своеобразной вакциной, защитив потенциальных жертв от каких-нибудь современных очаровательных кинозвёздных глаз, нацеленных в их сердца. Тонкая психологическая препарация собственной души, которой я себя подверг на страницах романа, может стать для читателя уроком. В качестве положительного «побочного эффекта» может стать некоторое расширение культурного кругозора. Что касается незаконченности истории (Как сказал кот из мультика про попугая Кешу: «Вот так всегда – на самом интересном месте!»), которую мне могут не простить, то я скомпенсирую это «Вертуальной историей» (смысл корня Верт…, надеюсь, понятен) относительно краткой прозаической версией, в которой присутствует катарсис, этакий философский итог жизни героя.
Дальнейшие напутствия излишни. Приятного чтения. С уважением. Игорь Королёв.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Восемь лет тому назад я увидел
Вас в цирке в ложе, и тогда же
в первую секунду я сказал себе:
я ее люблю потому, что на свете
нет ничего похожего на нее, нет
ни зверя, ни растения, ни звезды,
ни человека прекраснее Вас и
нежнее. В Вас как будто бы
воплотилась вся красота земли.
А. И. Куприн
«Гранатовый браслет»
2000 г. пермь, мотовилиха
В доме нет никого. Редкий случай:
сейф открыть в этот час мне дано.
Нависают недобрые тучи
над его содержимым давно.
В нем хранить не стремился я денег —
только ценности рода иного.
Их когда-нибудь кто и оценит,
может быть… А накоплено много
Мной за годы мечты негасимой,
грёз наивных да замыслов дерзких.
Для родни их значение мнимо,
для жены – сжечь их повод есть веский.
Вся валюта лежит без движения,
притаившись на полках в тиши,
и пока лишь имеет хождение
в государстве Моей Души.
Я, подобный Скупому Рыцарю,
отворяю свой сейф, как ларец,
и в неволе томящейся птицею
все сокровища, наконец,
выпускаю на свет. О, блаженство:
блещет россыпь алмазных крупиц!
Глаз Твоих голубых совершенство
обласкало меня сотней лиц.
В разных ракурсах, позах и платьях
Ты душе, изнемогшей от жажды,
распахнула улыбок объятья,
и губами своими я к каждой,
словно к свежей струе родника,
вновь припасть готов… Есть фотография,
что особенно мне дорога,
на ней двое стоят: Ты и я.
Вот открытка Твоя и платок
с не отстиранной полностью кровью —
отношений коротких итог.
То святыни мои, я не скрою.
Писем пылких моих целый склад.
В них излил своей нежности море я.
Тридцать лет – сам себе психиатр —
подшиваю болезни историю.
Недописанный киносценарий
укоряет мой взгляд пухлой стопкой.
Не расцветший на пленке розарий
до сих пор от Тебя прячу робко.
Старту первой моей режиссуры
вмиг устроить смертельный кювет
может глаз Твоих строгих цензура,
рук Твоих роковой худсовет.
Кинокамеры, в съемках ретивые,
по работе вздыхают скорбя.
Перед зоркими их объективами
так мечтал я поставить Тебя.
Но с Десятою Музой роман,
чем с Тобою успешней не более:
дама любит широкий карман —
я же в кризисе, словно в неволе.
Мой железный гарем сник, измаян
от безделья, грустит в тьме коробок.
Эрогенные зоны хозяин
возбудит ли нажатием кнопок?
Чем кассет мне наполнить желудки?
Им бы «Кодак» в пространство пустое.
Как утешить мне творческий зуд их,
если Паша Печенкин1 в простое,
если даже и он «заказухой»
еле кормится, весь на изводе?
(не питаться ж святым ему духом!)
Он при студии – я при свободе.
Кстати, тоже клепает он вирши,
чем и подал пример заразительный.
Вот и я ухватился за них же —
за соломинки кончик спасительный.
На поэму решился не сразу.
Но рискнул – заарканил Пегаса.
И быть может своею строкой
я нарушу Твой звездный покой.
Рифм стихия! Теперь в них отрада.
Одолжив у Петрарки2 перо,
В Твоё сердце нацелю его —
У Тебя ж скоро круглая дата.
Для начала крылатого друга
попрошу я в заветное место
заглянуть, попастись в травах луга
той страны, чье название Детство.
1968 —1971 г. Пермь, голованово
Ветер детства! Он флюгер стремлений
во все стороны крутит проворно,
всевозможных идей, увлечений
в наши души заносит он зерна.
А идей же, народу полезных,
в голове у шпаны дефицит.
Темперамент из нас в щели лезет,
хулиганскою прытью бурлит.
Что нам стоит трубу выхлопную
у машины картошкой забить
и с балкона струю ледяную
на прохожих из шланга пустить!
Я затянут был в эту воронку,
от друзей не хотел отставать,
из рогатки учился я звонко
фонари на столбах разбивать.
Или вдруг из кустов выползала
мною сделанная змея.
Ух, наделала шуму немало,
всем прохожим инфарктом грозя!
Сквозь репей непутевых влияний
прорастал благородный посев.
Грязь, налипшая от шатаний,
прочь с ботинок моих отлетев,
не пристала к ним больше потом.
И проснулся, до этого спящий,
дух иной. Он согрет был теплом
звуков музыки нежно-изящной.
Пальцы вскоре достигли размаха,
вдохновенье бывало бесовское,
я порхал по прелюдиям Баха,
утопал в «Сладкой грёзе»3 Чайковского.
А однажды я с бабушкой съездил
на балет «Лебединое озеро»
и Одеттой-Одилией4 бредил
после этого словно в гипнозе я!
Устремились глаза мои к небу —
там искал утоления жажды.
Все влекло меня, где еще не был.
К дню рождения папа однажды
мне вручил телескоп многолинзовый.
И открыли чердачные окна
мир ландшафта холодный, таинственный,
лунных кратеров мир бесподобный.
Каплей крови на небе светил
Марс, загадками полон до края.
Телескопом едва я ловил
его маленький диск, замирая
от волненья, пытался следы
я найти голубой Аэлиты5
средь каналов без капли воды.
Но они от меня были скрыты.
Я едва удержался от слез:
до чего ж далеки небеса!
Но небесных ли только мир звезд
примагнитить способен глаза?