Поцелуй при уходе и встрече был давно заведенной традицией. Удивительно, но привычный ритуал не превратился в автоматическое действие. Каждый раз в него в него вкладывался особый смысл: со стороны Миры Борисовны- пожелание удачи в новом проекте, безмолвная просьба беречь себя, спокойная радость при возвращении и тысячи нюансов в разных конкретных ситуациях; у старого математика, помимо молчаливого обещания, что все будет хорошо, добавлялась изрядная доля нежности и заботы. Он умудрялся каждодневно удивляться сохранившейся гладкостью жениной щеки, пытливому, как в молодости, взгляду ее глаз, легким движениям сухих рук, дарящих ощущение надежности и тепла. Возможно, такая духовная привязанность была обусловлена отсутствием у них детей, но, даже смирившись со столь безжалостным ударом судьбы, Исаак Изральевич был твердо уверен – много лет назад ему посчастливилось найти свою легендарную половинку…
Хотя на улице шел дождь, плащ вошедшего был почти сухим. На удивленный взгляд жены математик ответил рассеянной улыбкой:
– Сергей Короткевич подвез, ему по пути…
То, что он не опустился привычно на заботливо подставленный стул, а застыл у дверного косяка со снятым правым ботинком в руке, навело Миру Борисовну на мысль о неком важном разговоре или наблюдении. Она знала это его состояние, когда муж, подобно хорошему врачу- диагносту, мог зацепиться за некую мелочь, проверить ее с присущей ему отточенной логикой и интуицией и выстроить впоследствии верное умозаключение. Это было сродни предсказательству, хотя базировалось на привычке внимательно наблюдать и верно сопоставлять.
…Что же его так заинтересовало?
Никогда, даже в трудные времена, супруг Миры Борисовны не позволял себе раздражительных интонаций, оскорбительного молчания или маловразумительных ответов, только, чтобы отделаться. Оптимист по натуре, он предпочитал даже мрачные новости снабжать жизнеутверждающими комментариями. И уж если какие-либо события вызывали у него интерес или сомнения, пожилой человек предпочитал размышлять вслух, невольно приобщая к этому все примечающую жену. Делал он это забавно, то поглаживая горбинку толстого носа, то разминая пухлыми пальцами мочку правого уха. Порой брался за ножницы, будто инструмент помогал воедино связать разрозненные мысли и замечания.
И в этот раз, со вкусом поужинав, Исаак Израилевич принялся вырезать силуэты, попутно рассказывая о прошедшем дне, новостях и сослуживцах, которых Мира Борисовна хорошо знала и за чью личную жизнь переживала. Поначалу речь пошла об Ирине Карамышевой. Математик описывал ее семейные дрязги как – то вскользь, даже лениво, из чего супруга сделала вывод, что постепенно все наладится. Поджав губы и приподняв брови, она недоверчиво хмыкнула:
– Ходока трудно исправить!
– Ну что ты, Мира! Он неплохой парень, на время нить от семейного клубка из рук выпустил, такое бывает. Ира посильнее будет, со временем все свяжет…
Исаак Израилевич улыбнулся. Ирина ему напомнила собственную мать – крупную, властную женщину, яркими чертами лица похожую на Софи Лорен. Мама не руководила напрямую в семье, не поучала ежеминутно, но стоило в доме разгореться скандалу, она подавала голос, сильный, грудной,– и ситуация мигом выправлялась. Не то, чтобы ее боялись, скорее признавали за ней право судить. Так у математика и вышло- вырезался женский профиль, императорски посаженный на длинной, крепкой шее…
