Ларёчник посмотрел на него словно на умалишённого и, не меняя бесстрастного выражения лица, ответил:
– Нету.
– Как это нету? – ещё не веря в крушение своих надежд, спросил луноликий красавец.
– А вот так – нету, и всё, – не сдавался ларёчник.
– Тогда какого… ты открыл свой… ларёк! – с мужским шармом в голосе возопил луноликий.
– Могу только выдать залежавшееся тухлое печенье и прошлогоднее засахаренное варенье, – всё так же бесстрастно ответил ларёчник и, помолчав, добавил: – На остальное требуется разрешение второго штурмана, как заготовителя судового продовольствия.
В дальнейшем, всё так же с омертвелым лицом, ларёчник обвешивал всех, кто получил разрешение от второго штурмана и жаждал разнообразить судовое меню. Причём обвешивал капитально и хладнокровно, видимо, по негласной договорённости всё с тем же вторым штурманом. Недовес доходил более чем до двухсот грамм. Когда кто-то начинал возмущаться, то ответ был один:
– Так ведь качает!
– Почему же качка действует только на недовес, а не на перевес? – заинтересованно спрашивал обвешенный.
– Что я могу поделать, если весы так устроены, – разводил руками ларёчник, продолжая своё весёленькое дельце.
В дальнейшем-то всё выяснилось: продукты из ларька оказались почти все распроданы ещё в Севастополе, где судно находилось на ремонте, и напрямую причастен к этому был всё тот же второй штурман, как ответственный за снабжение продовольствием судна, уходящего в полугодичный рейс. Чтобы скрыть свои тёмные делишки, он и решил таким вульгарным способом компенсировать недостачу.
Атлетически сложённый Лёша, пока судно совершало переход к месту работ, всё время пропадал на пеленгаторной палубе, где с небывалым усердием накачивал мышцы с помощью спортивных снарядов и подставлял своё натренированное тело под ласковые лучи тропического солнца. При этом, для более ровного загара, мазался пахучими маслами. Иногда, к удивлению судовой команды, демонстрировал замысловатые приёмы японской борьбы карате. Одно время к нему присоединился луноликий красавец.
– Хочу дополнить свою мужскую харизму к возвращению домой идеальным рельефом мышц, – гордо вскинув свой курносый нос в небеса, надменно сказал он. – Как в Керчи на пляж выйду, так все девки мои будут.
Однако через несколько дней усиленных тренировок под чутким Лёшиным руководством, с ненавистью посмотрев на спортивные снаряды, уныло произнёс:
– Это какие-то средневековые орудия пыток, а при такой скудной кормёжке только последние мышцы растеряешь. Боцман мне сказал, что когда окажемся в районе работ и пойдёт рыба – вот тогда еды будет навалом, а сейчас оставь силы для судовых работ. Мне дистрофики на судне не нужны.
Чтобы как-то скрасить наше однообразное существование на время перехода, Лёша наладился изготавливать вино из соков, которые нам периодически выдавали в трёхлитровых банках.
– Надо покрутить бутылёк. Без внимания его оставлять нельзя. Он этого не любит.
Лёша открывает дверцу лабораторного стола, достаёт из него десятилитровую бутыль, в которой уже пенится долгожданный напиток, и начинает самозабвенно её покачивать. Он тискает здоровенную бутыль, как любимое дитя, и радуется, если процесс брожения идёт нормально, но в этот раз что-то пошло не так.
– Процесс идёт, но не так быстро, как хотелось бы, – разочарованно констатирует винодел и принимается ещё интенсивнее раскачивать «любимое дитя».
