Недавно выучившись понимать и говорить по-гречески, постигнув таким образом впервые в своей жизни тайну человеческого языка, Ингвар испытывал чувство священного благоговения перед книгами и умеющими читать людьми. Беседы с купцом, его прислугой и уличными незнакомцами утроили в голове юноши число вопросов о прошлом и о настоящем, на которые каждый норовил выразить отвлечённое мнение и никто не мог дать точных ответов. Ингвар чувствовал неполноту этого обрывочного знания и ему казалось, что научись он распознавать загадочные знаки на страницах виденных им книг и свитков, всё сразу же станет на свои места и образ мира чудесным образом приобретет полноту. Но, увы, на это он не имел ни времени, ни, как ему казалось, достаточного таланта – ведь задача была поистине не из лёгких.
Но как-то раз молодому северянину представилась возможность приблизиться к разрешению тяготевших над ним вопросов. Пристыженный собственным незнанием Ставрос решил устроить ему встречу со своим старшим братом Николаем. Николай как нельзя лучше подходил на роль открывателя вечных истин: на жизнь он зарабатывал преподаванием истории и философии в одной из константинопольских школ средней ступени – в них учились дети чиновников.
Разговор с этим спокойным, в меру полноватым и в меру морщинистым человеком оказался плодотворным и интересным, но ожиданий Ингвара не оправдал. Длинную речь о могуществе греков и великом наследии Рима он в целом понял (как и то, что сам он, со слов Николая, проявляет странную любознательность, несвойственную таким варварам, как его земляки). Но вот религиозная сторона беседы только укрепила его во мнении, что христианский Бог и все его последователи – существа более чем странные. Закончил беседу юноша тем, что вновь вынес ромеям (в лице Николая и Ставроса) предложение для начала определиться сколько у них в конце концов богов. Ставрос на это расхохотался, а его брат многозначительно покачал головой, как бы говоря: «Ну а чего вы ещё ожидали от северного дикаря». Тогда же, вняв горячим просьбам гостя, хозяева позволили полистать несколько книг и свитков из обширной библиотеки Николая. Ингвар с трепетом переворачивал страницы и вглядывался в неведомые знаки и символы. То, какие смыслы за ними скрывались, оставалось для него тайной, ну а многообещающий разговор с Николаем дал ничтожно мало ответов по сравнению с количеством вопросов, волновавших северянина.
Однажды, почувствовав острую необходимость с кем-то поделиться, он обратился со своими мыслями к отцу. Хельг слушал внимательно, а когда Ингвар закончил, ответил ему так: «В нас с тобой немало общего, и всё-таки мы друг от друга сильно отличаемся… ответов на твои вопросы у меня нет. Найдется совет, хоть ты, по обыкновению, и сочтёшь его бесполезным. Глядя на чужих богов, помни, кто даёт в бою силу нам. Может быть, христианский Бог и хорош чем-то… для христиан, но для защиты они ищут наших мечей, а это многое значит. Христианский Бог в нашем деле без надобности, это Бог книжников, но не Бог воинов. Посему мы следуем завету предков и не ищем помощи у богов, которые позволяют себя распять».
Эти слова действительно не стали для Ингвара откровением, но глубоко врезались в память. Старый Хельг боялся, что иноверцы запутают сына и уведут от почитания богов предков, не зная, что Ингвар и так уже достаточно запутался. С детства он жил окружённый богами матери и отца, очень похожими, но всё же разными. Славянское в сердце юноши смешивалось с варяжским, что делало невозможным полное обращение ни к тому, ни к другому. Отсюда и происходили корни увлечения всем неизвестным и чужестранным. Смешение двух миров стало для Ингвара живым примером, сколь по-разному можно смотреть вокруг, сколько причин тому есть и сколь многое надо понять и почувствовать, чтобы объять мироздание целиком.
