– Ты сказал, что запомнил номер. Это правда?
– Не совсем. Я запомнил две последние цифры и две буквы. Вообще-то мне показалось, что номер на машине висит ещё с советских времён. Ты помнишь старые номера? Там две пары цифр через чёрточку и три буквы. Без регионального числа. Но на этом номере было только две буквы. А кто использовал подобные двухбуквенные знаки?
– Кто?
– Армия.
– Я хотел бы, чтобы ты сообщил мне те цифры и буквы.
– Подобной интонацией обычно сообщают об аресте. Я арестован? Или задержан?
– Мне просто не по себе оттого, что ты сказал. Я, как говорится, был уверен, что всё и обо всём тут знаю. А оказалось….
– Не рви сердце, лейтенант. Я помогу, чем смогу. Но, и меня понять можно. Я не успел ещё приехать и полслова сказать, а уже попадаю под машину-невидимку. Проходит трое, нет, уже четверо суток, а никто ничего не знает и не делает. Я в чём-то не прав?
– Я всё понимаю. Но ты и меня пойми, я же….
– Всё-всё. Следующий час мы потратим на то, что будем друг друга понимать. Давай к делу, а? Нам ещё в заповедник ехать.
Участковый покачал головой и, теперь уже по-цивильному развернувшись на месте, направился к входу в своё отделение. Не оборачиваясь, он помахал мне рукой, приглашая следовать за ним.
В его кабинете с сейфом, старым глобусом и картой озера Байкал с прилегающими территориями, мы задержались на пяток минут. Из громадного и полупустого сейфа на стол выплыли «мои» вещи – пистолет в наплечной кобуре, обгоревшее удостоверение и пластиковый пакет с какими-то бумагами. Портмоне майора я получил сегодня утром. После недолгого раздумья на столе появились картонные папки под грифом «Дело».
Рассовав всю «мелочь» по карманам, папки я положил в пакет с рекламным слоганом какого-то мобильного оператора.
– Олег Ильич, как говорится, не положено. Ты же сам понимаешь, – участковый глазами показал на пакет, в который я сложил папки с делами рыбаков.
– Василий Григорьевич, послушай, что скажу. Из этих дел, которые я просмотрю в заповеднике, я узнаю не больше, если буду читать их в твоём кабинете. Логично? Тогда за информацию тебе переживать не стоит. В противном случае тебе придётся дважды в день мотаться в заповедник за мной. А может и чаще. Кроме того, вдвоём сидеть в кабинете мне не светит, да и тебе стеснительно будет. И последнее. При том, что я у вас наблюдаю, не совсем уместно говорить о неположенном. Или ты мне просто не доверяешь?
– Да, в общем, нет, но…. Ладно, забирайте. Только, как говорится, никому ни звука.
– Мы снова договариваемся. Ты никому ни слова, и я никому. По рукам!
– Да, но…. Нет-нет, я не об этом, конечно, по рукам! Я про…. А! Чёрт с ним! Олег Ильич, поехали к вам в заповедник и выпьем, а? Нет у меня сегодня настроения на службе торчать. Как моё предложение?
– Принимается. А где будем брать коньяк?
– А он с утра в машине дожидается, не в первый раз! Я как чувствовал, что пригодится.
– Ладно, тогда по коням! Будем бабу Шуру брать с собой?
– Перебьётся. У нас мальчишник.
Делал ли я анализ нашему разговору с участковым? Не знаю. Во-первых, слово анализ слишком громкое для моего случая, а во-вторых, любая моя попытка сконцентрироваться на любой мысли разбивалась неожиданно возникающим из тишины голосом участкового, который привлекал моё внимание к каким-нибудь природным достопримечательностям, мимо которых мы в данную секунду проезжали. Он, стервец, словно подслушивал мои мысли и сбивал с них. Одно, правда, мне удалось кое-как сформулировать для себя – я в разговоре с лейтенантом был очень непоследовательным в выражениях своих эмоций. Если бы сейчас вернуться в тот наш разговор, то я бы более обстоятельно выражал свои мысли. А так…. Хотя, что «а так?» Основную идею я таки донёс до слушателя, и результат получился такой, какой мне надо. Может, я и льщу себе и результат таков, каков нужен кому-то, но внешне всё выглядит так, как нужно мне. И совершенно непонятно откуда в голове стрелой пронеслись не мои слова, очень конкретные и, поэтому, правильные. Общий смысл был таков – я буду в относительной безопасности до тех пор, пока участковый не передаст тревожной информации в Еланцы капитану Ермоленко. И что это может значить? Только одно. Участковый должен видеть во мне друга и безопасного для себя офицера. Каковым я и являюсь. Следовательно, мне надо на тормозах спустить дело о ДТП и не будить праведных чувств участкового относительно его же руководства. По силам ли мне это? Думаю, что по силам. Значит, разговоры с лейтенантом будут плавные и ни о чём. Побольше расспрашивать о нём, и отшучиваться о себе. Запоминается последняя фраза. А это тут при чём? Э-э, батенька, тревожный у вас симптомчик наблюдается, да-с.
