Сосед пил коньяк маленькими глоточками, как чаёк, отвратительно причмокивая. Ел жадно, коркой вытирая жир со дна банки. Я его боялся. Чего ждать, человек явно немного того. Разевает иногда челюсть ни с того ни с сего, голос неуправляем (постоянный крик, иногда с тремоло). Вдруг Василий Андреич завалился на бок и нечленораздельно взвыл. Потом встал, оправился, истеричными грязными пальцами достал три сигареты из моей пачки (без спроса) и ушел в свою законную комнату, где включил телевизор.
Через три недели он умрёт. События развивались быстро и тупо.
Несколько дней я не видел Василия Андреевича. Из-за двери слышался неестественный хохот, иногда буквально блеяние. Вокруг помойного ведра стояли пустые бутылки, по нисходящей: от трехлетнего Киновского (о,5) до Беленькой (порционной), потом уже появились склянки одеколона, огуречного лосьона, жидкости для выведения блох. Бедный мужик. По ночам он воровал мою еду. Сожрал банку малинового варенья, проглотил полкастрюли супа.
В шесть утра в его комнате что-то упало. «Уж не повесился ли», – первая мысль. В мою дверь застучали, будто началась война или пожар. В трусах и замешательстве я открыл. Луи де Фюнес был совершенно раздет и смотрел мимо меня: «Сосед, у меня там черт на шкафу сидит, пойдем покажу». Белая горячка. В шумном страхе мы зашли в его комнату, шкаф был опрокинут, нечистым духом не пахнет, пахнет рвотой. Дальше я по-медицински напоил его водой, вызвал скорую помощь, и Василия Андреича, раскрывшего рот, увезли.
Через три дня, когда я убрал бутылки и смирно, как монах, отмыл пол в его комнате, он вернулся. Прошмыгнул мимо мышиной тенью.
– Василий Андреич, ну вы как?
Не ответил.
Телевизор за дверью больше не работал и гогот не раздавался, но что-то в той тишине происходило, какое-то слабенькое дыхание. Еду больше никто не воровал, и я решил накормить соседа чуть ли не силком, серьезно опасаясь, что умрет. Разогрел куриной лапши, нарезал хлеба, насластил чаю и постучался. Василий Андреич открывал долго, а потом сразу лег. Под глазами у него набухли синие мешки, вспух живот.
– Что же вы, это, не едите совсем?
Молчит.
– Поешьте, пока горячее. Так же нельзя. Что вам врач сказал.
Молчит.
– Ну, ладно. Я оставлю, а вы ешьте.
И на пороге уже он меня задержал, жалко пролепетав «Покорми меня». Я помог ему приподняться, обняв тело и потянув на себя. Он оказался младенчески теплым и пах почему-то машинным маслом; рот открывался со щелчками, не слушалась нижняя челюсть. Хлеб пришлось размочить в бульоне и тоже давать с ложечки. Чай остыл. Зрелище, в принципе, было отвратительным.
Наевшись, он с выдохом лег.
– Возьми деньги и купи мне две бутылки хорошей водки. Деньги в девяностом номере «Сделай сам».
– Вы что, Василий Андреич, вас только откачали, нет.
– Купи мне водки, я хочу выпить.
– Нет, я не пойду. Вам нельзя.
– Купи, я хочу сдохнуть, все равно сегодня сдохну.
– Хватит.
– Купи.
– Всё.
– Не будь тварью. – тут он взревел, уродливо исказив лицо.
Я выскочил из комнаты, надел куртку (начало марта), спустился в магазин и купил одну бутылку, еще квашеной капусты и минеральной воды.
– Нате! Если что, никто не виноват. – сказал я с сильным раздражением, сквозь здоровые зубы.
– Спасибо! Теперь иди к черту.
Прошла ночь. Утром я всё уже понял – в соседях у меня свежая смерть, – но отправился по своим делам, как бы не при чем. Возвращался вечером, когда ужас опустился вниз живота и тошнило. В квартире было темно, не пахло, но никакого дыхания, никакого живого пульса. Постучался в дверь, не раздеваясь. Постучался ещё, прислушался – ноль. Ещё. Постучался – не открыли. Ни скрипа. Что-то звякнуло на кухне, испугав. Постучал, помолчал. Мертв.
