***
Почти две недели Джошуа избегал любых разговоров и максимально много времени проводил в спортзале. Практически все остальное время он валялся на койке в медитативной. Иногда он следил за процессом медитации ученых. Группа медитирующих делилась на две неравные части. Все сидели на специальных подушках в почти идентичной позе. Но если Шнайдер и профессор Фанастил сидели молча, положив руки на колени, то остальные доставали четки и порой что-то бубнили. Посидев так минут пятнадцать-двадцать, ученые уходили, оставляя Джошуа в одиночестве. Изредка у того просыпалось любопытство, но он так и не спросил, в чем же для них разница в процессе.
Такое затворничество начало тяготить Джошуа. Самая острая жажда общения скрутила его на восемнадцатый день карантина. Брэнниган бродил, разминаясь, по этажу и зашел в "болтальню". Там сидел профессор и рисовал в альбоме. На столе стояли пара кружек, блюдце и яблоко.
– Вы еще и художник, профессор?
– Я-то? Нет, что Вы, Джошуа. Вот мама моя прекрасно рисовала.
– Она еще жива?
– Жива… Но тяжело болеет. Медицина ушла далеко вперед, но все же не сделала нас неуязвимыми или бессмертными… В юности я сопротивлялся попыткам завлечь меня изобразительными искусствами. Считал это не очень важным. Музыка и спорт – вот что мне было тогда интересно.
Джошуа присел в стороне и спросил:
– Вы делаете только то, что важно?
– Стараюсь сделать самое важное за день. Так учил меня отец. А его – мой дед. Да в принципе, и школа, и армия учат этому же. Даже Будда этому учил.
– Вы же не буддист…
– Я и не "общественник"… – профессор взял ластик и начал подчищать в альбоме. – И все же полностью разделяю их идеи, идеалы и направление действий. И тщательно слежу за каждым словом, которое произносятся Советами. Вдруг мне придется взять свой станнер и встать за защиту демократии? – Профессор замолчал и снова начал наносить штрихи карандашом.
Помолчал и Джошуа.
– Так зачем же Вы тратите время на рисование?
– Трачу? Нет, друг мой, это не трата. Нет приятнее момента, чем тот, когда получается нечто, что было некогда безмерно трудным… А может, даже пугало, – Фанастил посмотрел на Джошуа и продолжил. – И прямо сейчас я изучаю мир, активно его изменяя.
– Серьезно?
– Конечно. Я изменяю не только бумагу и грифель, но и самого себя. Ведь я же тоже часть мира? Так? Год назад когда меня сюда командировали, а Джесс уехала на Аляску по своей работе, я и решил проверить границы своего "Я" получше. Тем более в здешнем Центре развития творчества прекрасная молодая преподавательница. Напомните мне как-нибудь, я вас познакомлю.
– Так все дело в юной красотке?
– Отнюдь. Я же сначала решил рисовать, а только потом познакомился с Синтией. Так-то.
– Вот Вы сказали, что всех в школе учат выбирать важное… Вам не кажется, что это ограничение свободы?
– А что плохого Вы видите в таком совете?
Джошуа промолчал. Подумал и выдавил:
– Но ведь люди становятся одинаковыми. Одни идеи…
– Джошуа, Вы внимательно посмотрите на нашу маленькую группу. У всех схожее образование. Одни и те же принципы вкладывались в каждого из нас… И все же, насколько разными все получаются. Темперамент, генетика, опыт – все это делает многообразие людей просто безграничным. И я не вижу ничего плохого, если большинство будет придерживаться принципов равенства и честности. А Вы?
– Нет, это, конечно, хорошие качества… Если все будут честны, это же просто рай получится на Земле.
