Ване было пять с половиной лет, его сестренке в поезде исполнилось три годика.
Пассажиры с умилением спрашивали у малышки:
– И как же зовут это милое создание с бантиками?
– Мавиночка.
– Это что за чудо-юдо такое Мавиночка?! Может, малинка? Ягодка такая лесная, – улыбались они.
– Никакая я не ягодка. И вовсе не малинка. Я – Мавиночка.
– Ясно, ты не ягодка-малинка, – говорил кто-нибудь из пассажиров, хитро прищурив глаза, – Давай тогда спросим по- другому. Как тебя мама зовет?
– Солнышко мое.
– А папа?
– Ласточка и птичка синичка, – склоняла головку вбок Марина.
– Ого, сколько у тебя имен! – в купе поднимался хохот.– Ну, ладно, маленькое наше солнышко, возьми яблочки тебе и брату.
Ваня тем временем злился, что Марина никак не могла научиться говорить свое имя, хотя мама посвящает занятиям с нею львиную долю времени.
– Ну, ты, Маринка, даешь! Мавиночка- Мавиночка, – кривил он лицо.– Стыдно слушать твои глупости.
– Ваня! Не злись, прошу тебя. Я научусь, обязательно, – обнимала его малышка.
– Вот и учись! Не позорь нас, – отпихивал ее руки старший брат.
Катя даже в поездке занималась со своим солнышком, чтобы дочка научилась выговаривать «р»:
– Мариночка, скажи: « Трон»
Та повторяла:
– Твон.
– Кран.
– Кван.
– Краб.
– Кваб, – у девочки к концу занятий появлялись слезы.
И так повторялось изо-дня в день. Казалось, она так и не сможет сказать злополучную букву. Катя уже стала подумывать, что не надо было называть дочку таким именем.
И вот в свой день рождения она впервые сказала то, что от нее требовали.
Она заглядывала потом в каждое купе, где ее привечали, и гордо сообщала:
– А я тепер-р-рь пр-р-равильно говорю свое имя – Маар-р-рина.
– Какая же ты умница, – улыбались и обнимали малышку взрослые друзья. Они так привыкли к ней и ее брату, что, когда детям через неделю в четыре часа ночи следовало выходить из поезда, многие провожали их с сожалением:
– Будьте счастливы, дети! Пусть ничто не мешает вам быть такими же непосредственными, как сейчас.
Поезд ушел. Платформа опустела. На ней осталась лишь Катя с детьми. И кое-кто из пассажиров из других вагонов. Такова жизнь: все течет и изменяется. Вот и сейчас кто-то продолжил поездку в поезде, а кто-то шел навстречу неизвестности, зная лишь то, что мама рядом, значит, ничего плохого не случится.
Никто Евсеевых не встречал, хотя Катя послала мужу телеграмму с сообщением о дне и времени прибытия. Перед нею стояло несколько неподъемных сумок. И двое маленьких детей. Страх и отчаяние охватили ее, кровь прилила к голове: как же так, я ведь писала Максиму, что везу огромные сумки?!
Мороз крепчал. Под ногами прохожих скрипел снег, успокаивая отчаявшуюся мамашу и как – бы говоря: « Соберись. Возьми себя в руки. Это радостная и беззаботная жизнь делает людей счастливыми, а беспрерывная борьба вырабатывает стойкость».
Катя повесила тогда две сумки на плечи. Две другие взяла в руки и приказала детям:
– Держитесь за эти сумки. Помогайте мне.
Ясное дело, помощи не было никакой, но появилась уверенность, что дети не отстанут и не потеряются на перроне. Она сжала от усилия челюсти и шаг за шагом продвигалась к вокзалу.
Она старалась думать, что непредвиденные обстоятельства помешали мужу встретить ее с детьми, но на самом деле чувствовала полное разочарование в нем из-за падения с пьедестала, на который в последнее время сама же усадила его. Лучше бы она продолжала, как раньше думать, что люди несовершенны с самого рождения. Тогда бы ей легче было чувствовать его невнимание.
