Но не только. В область приоритетных исследовательских интересов одного из интеллектуальных лидеров психотехнологического движения того времени, профессора С. Г. Геллерштейна входила и глубинная методологическая – как бы мы сейчас сказали, собственно эпистемологическая – проблематика. Так, например, в своей публикации 1932 года, Геллерштейн писал следующее: «Чтобы понять правомерность той или иной психотехнической проблемы, необходимо методологически разобраться в скрывающейся за каждой проблемой психологической концепции… Задача нашей теории – разобраться в методологических основах каждой психотехнической проблемы» (Цит. по изд. 2018). А судя по тому интересу, который Геллерштей обнаруживал к трудам Жана Батиса Ламарка, в которых ставилась сущностная проблема взаимоотношения и взаимодействия психического и биологического в живых организмах, и далее – механизмов «мягкого» наследования приобретений психического следующим поколениям (сейчас мы бы сказали – проблема трансляции эпигенетических механизмов в собственно генетическую программу наследования), выводимая им эпистемологическая проблематика охватывала ареал авангардной науки в целом.
Далее, можно отметить и формирование «боковой психотехнологической ветви», благодаря инициативной психоаналитической деятельности С. Н. Шпильрейн, известной своими новаторскими психоаналитическими трудами, но также – благодаря тесному сотрудничеству с основоположником психоанализа Зигмундом Фрейдом и автором концепции аналитической психологии Карлом Густавом Юнгом. По инициативе Сабины Николаевны Шпильрейн в Москве был открыт детский дом-лаборатория «Международная солидарность», где, в том числе, воспитывались дети самых высокопоставленных советских чиновников.
Вот эта восходящая психотехнологическая линия была прервана в середине 30-х годов прошлого столетия в связи с идеологической компанией «поиска врагов», в том числе и в сфере наук о психике, а психотехнология – как новейшее приобретение из «сомнительного источника» (С. Г. Геллерштейн, к примеру, в своих публикациях ссылался и на Уильяма Штерна – автора термина «психотехника»), оказалась более чем удобной мишенью.
Примат биологической, нейрофизиологической «материи», с ограниченно понимаемыми механизмами организации и регуляции психических процессов был закреплен первой Павловской сессии Академии наук СССР, проведенной совместно с Академией медицинских наук СССР (1950), на которой было объявлено, что вся медицина, педагогика и биология должны опираться на павловское учение. При этом, у идейных проводников такого решения даже и мысли не возникало, что эксперименты великого ученого, лауреата Нобелевской премии И. П. Павлова можно интерпретировать, в том числе, как доказательство потрясающей пластичности сфер психического, первичности психогенеза, а затем уже и функционального нейрогенеза.
Все сказанное послужило прологом и к «трудной судьбе» советской психотерапии, которая, после славного и многообещающего начала в конце 20-х годов, краха 30-х годов, лишь 31 мая 1985 года приказом МЗ СССР №750 была признана отдельной врачебной специальностью. Но далее, все предложения и законопроекты о выведении профессиональной психотерапии в статус самостоятельной профессии и отдельной научной дисциплины получали отрицательные отзывы, в первую очередь от психиатрических и психологических институций.
