– Как бы на ходу не заржаветь в бронях, – сказал Буслай тоскливо. – Поскорее бы кончился.
Нежелан глянул на хмурое небо в просвете листьев, сказал безучастно:
– Надолго зарядил, утихнет к вечеру.
Буслай с трудом сдержал стон, хмуро глянул на бедовика:
– Ты накликал?
Нежелан пожал плечами:
– Может быть.
Дождь перестал ближе к вечеру.
Буслай зябко подергивал плечами, от сырого воздуха чесалось в носу, изредка с мокрых ветвей падали капли – и все на него! Кисейная взвесь меж замшелых стволов окрасилась червью, лес потемнел, гомон птах затих. Наступил промежуток, когда дневные летуны утихают, а ночные еще не проснулись.
Савка со Жданом ехали по бокам от Люта – поводья в одной руке, вторая наготове подхватить падающего воина.
– Мне лучше, – раздраженно отвечал Лют на немые вопросы. Краска прилила к щекам, в глазах появился блеск, в седле не шатался.
Буслай коротко глянул на стоика; с губ готовилась сорваться острота, но за шиворот плюхнулась капля размером с тыкву, и судорога сомкнула челюсти с клацаньем. Оглянулся на Нежелана: бедовик с понурым лицом осматривал мокрые ветви, грудь часто вздымалась, насыщая тело лесной прохладой. На Буслая он старался не смотреть – мало ли чего удумает языкастый гридень.
Конь воеводы во главе отряда проламывал просеку в зарослях, пастью с желтыми зубами изредка срывал молоденькие ветки. Воевода возвышался в седле, как скала, неподвижный, головой по сторонам не вертел, даже поводьев не касался, со спины не понять – не заснул ли?
– Воевода, – окликнул Буслай. – Долго нам по лесам мотаться?
Стрый не оборачиваясь ответил:
– Долго.
Ветви всколыхнул огорченный вздох, воевода глянул через плечо, в густой бороде сверкнула россыпь жемчуга.
– Надоело получать по морде ветками?
Гридень оскорбленно вскинулся:
– За что срамишь, воевода?! Просто в поле поспокойнее, никто из-за дерева не кинется, а то ляжешь целым, а проснешься без головы.
Стрый басовито хохотнул. Кони испуганно прижали уши, сбили шаг.
– Тебе, Буська, то не грозит.
Буслай спросил заинтересованно:
– Почему?
– Ты и так безголовый, куда еще?
Заросшую тропку огласил смех. Задремавшие было птахи встрепенулись, засвистели сердито. Буслай зло оглядел смеющиеся лица, надвинул брови на глаза, оставив блестящие щелочки.
Вдруг в глаза плеснуло красным светом, и смех застрял в горле. Отроки сноровисто выхватили булавы. Лезвие топора Буслая зардело в лесном сумраке.
Нежелан с опаской всмотрелся в сияние, потом переместил взгляд на воеводу. Стрый даже не придержал коня, и меч размером со стропило остался в ножнах. Лют, видя спокойствие воеводы, оставил рукоять, разлепил бледные, как поганки, губы:
– Что там, Стрый?
– Кажись, нашли место для ночлега, – ответил воевода спокойно.
Буслай поинтересовался:
– У кого заночуем в такой глуши?
Стрый не удостоил ответом. Буслай открыл рот, но, так ничего и не сказав, со стуком захлопнул. Впереди затрещали ветви. Фыркнула лошадь, сияние усилилось, будто под нос сунули кусок закатного солнца.
Отряд остановился. Лют прикрыл слезящиеся глаза и сквозь щелочку пальцев рассмотрел всадника. Нежелан ахнул в голос с отроками: конь цвета раскаленного металла, грива брызжет золотыми искрами, от следов поднимаются струйки пара, глаза залиты солнечным медом, какой появляется в озерах ближе к закату. Одежда красного, как редис, всадника была сделана будто из свежесодранных шкур, кольчуга – из раскаленной меди, вместо глаз торчало по куску угля.
