Калеви через панику и ужас отметил странность – пространство перед «Берёзой» оставалось совершенно пустым. Никто не входил и не выходил. Вся улица опустела.
Пноб извлёк из кармана маленькие канцелярские ножницы. В его огромной руке они казались сущей насмешкой над тесаками нападавших. Великан махнул ножницами в сторону подходящих людей, и голова одного из грабителей скатилась с плеч, стукнувшись о камни.
Тело сделало ещё несколько шагов, прежде чем упасть.
Ботаник вытаращился, забыв дышать. Он никогда не видел ничего подобного. Такого, чтобы нечто незримое убивало человека.
Да что там. Он никогда не видел, чтобы убивали человека!
Пноб, который сейчас ничем не напоминал привычно весёлого добряка, снова поднял ножницы. Глаза холодно блеснули.
Тот, кого он ударил кулаком, теперь сидевший рядом с Калеви, быстро, суетливо сунул себе в рот что-то небольшое, и между губами у него полыхнуло лиловым.
Ботаник простонал. Всё не могло быть настолько плохо.
Со всех сторон, не слышимая ушами, а лишь разумом, грянула задорная музыка: насмешливые дудки, пошлая скрипка и совершенно неуместный клавесин. Тело Пноба изогнулось в болезненном первом па. Башмаки отстучали залихватскую дробь по мостовой, словно плавную чакону решил сплясать какой-то сумасшедший.
Раздался щелчок. Громкий и неприятный. Сломанные пальцы от беззвучной музыки разжались, роняя ножницы под ноги. А после великан подлетел вверх, где-то на фут, и завис над землёй, словно некто приколол его булавкой к воздуху. Лицо нового начальника Калеви исказилось от боли.
Хрустнуло!
Локти и колени несчастного вывернулись в обратную сторону. Ботаник зажмурился, не желая видеть, и слушая все тот же страшный, ужасающий треск чужих костей. Он стих вместе с музыкой, а затем на голову Калеви, который так и не раскрыл глаз, надели мешок, едко воняющий мышиным помётом…
Ветер выл в пустых холмах, пригибал к серо-коричневой потрескавшейся земле чахлые вересковые поросли, пробирался через дыру в рукаве куртки, дышал холодом. Гонял пыль, то и дело путался в колючих кустарниках, разбивался о мшистые камни, старыми исполинами лежавшие на пожухлой, пепельно-жёлтой траве.
На хвосте стылый ветер приносил запах, и тот пробуждал затаённый страх, дремлющую тошноту, забытое прошлое и всё то мерзкое, что есть в нашем мире. Пахло Илом: тяжёлые пряные специи, застарелая тина, гнилые цветы влажного дождливого леса, испорченное мясо, прогорклый дым и кровь, разумеется.
Ил – это всегда чья-то кровь. Чаще чужая, но иногда ему перепадает и твоей. Ил жаден до чужих жизней. Здесь, под светом скорбного розового месяца, их завершилось достаточно.
От запаха резало гортань, саднило в носу. Хотелось кашлять и пить. Пить и кашлять. Этот аромат не забыть, даже вернувшись домой, даже если после рейда прошло несколько месяцев.
Я сглотнул кислую слюну и с некоторым раздражением посмотрел на невозмутимого Капитана. Вот же ублюдок. И как со всей мясорубкой последних часов ему удаётся выглядеть таким чистюлей и держаться столь спокойно, словно его пригласили на званый обед к лорду-командующему?
«Не желаете ли черепашьего супа, дражайший риттер4?»
«Благодарю. Это будет очень любезно с вашей стороны».
Дери меня совы! Разве только струнный квартет в ушах не играет, когда я представляю такую картинку.
Но признаюсь – в ушах звучало нечто иное. Я скорее ощутил, чем услышал, слабое «бум-бум-бум», принесённое на хвосте очередного порыва ветра. Пушки всё ещё вели разговор. Далеко. Слишком далеко, чтобы быть уверенным, что мне не показалось.
