Теперь не жить, лететь, стремиться ввысь, при том совокупляясь изобильно.
А плексиглас, забудем ли о нём? Он о себе напомнить не забудет.
Мастилофил подхватит чернозём и, обомлев, свой зев раззявленный застудит.
Квартиросъём, покорность пустоте. Какие, к лешему? да полноте, не те
Координаты снятся денщику. И крыша на дому – тю-тю, и птаха над гнездом уже – ку-ку.
Казалось бы, какие, к дьяволу, пророчества о чуде?
Зачучвернел непочатый творог и плесенью покрылся хрен на блюде…
[2]
Голоса внутри меня, голоса
Песни про мороз, морозящий моего коня, полоса
Белая, перемежаемая полосою чёрной, одним словом, «зёбра».
Свобода – это всего лишь клетка: птицею – сердце, прутьями – рёбра.
Нетверёзая, катится по щеке слеза
Мне ли, ретивому, о преходящести испечалиться?
В этой нощи августовской хочется дюже валету туза,
Да где же такому раскладу быть, коль отовсюду шестерки скалятся?
Полоса размежевала нас, братие, полоса.
Двуперстие да образа, в скобку стриженые волоса.
Остерегуся ли дьявола целовать я в сладкую губ западню?
Сталь одиночества срежет зелёную поросль трепетных душ на корню.
[3]
Доктор, пожалуйста, яду, такого, чтоб разом проснуться!
Аисты сути, вспорите подушку небес клювокрылостью стай.
Мне уж в печёнках сидит эта ваша улыбочка куцая,
Солнцезащитное золото да шиншилловый горностай.
Вам бы, мадам, не сигару топить в лучезарном абсенте,
Не тетиву арбалета оттягивать медленно, словно оргазм.
Дамбы в деревне Дебиловке густо замешаны на особенном елементе,
Едком для глаз и открытом в курином помёте сметливым спецназом.
До упомянутых выше печёнок озноб проберёт лиргероя.
«Поздно, оставим Боржоми» – сигналят они в перегруженный мозг.
Ассоциаций цепочка «Пята Ахиллеса – 5 – 3 – трое – Троя»
Сплавлена в мусор, как давеча сорванный с мэрии лозунг.
