– Ты сама виновата, если к тебе пристают, – подытожила мама, когда мы сели в такси. Пожилой таксист с интересом посмотрел на меня в зеркало заднего вида. Я отвернулась к окну.
Виновата, обиженно думала я. Ну, конечно. Я ведь не подскочила, как ужаленная, не вскричала: «Как вы смеете!», когда «Маркс-Будулай» налил мне водки. Виновата. Сама в этой жизни родилась женщиной. Значит, чем-то провинилась в предыдущей. Остается уповать только на следующую. Надеюсь там родиться мужчиной. Вот уж тогда-то я отыграюсь! Буду иметь жену, любовниц… Они будут для меня всё делать, а я буду приставать ко всем встречным женщинам. И меня за это никто не осудит.
Когда я снимала куртку в красивой, идеально убранной прихожей (нигде не пылинки), мама снова заметила:
– Очень красивая куртка. А моя такая потертая уже. Ищу, но никак ничего хорошего не найду.
Мама вздохнула.
– Давай, махнемся куртками, – предложила я.
– Я не «махаюсь», – с оттенком осуждения (это еще что за выражение!) сказала мама.
– Я себе другую куплю, а ты бери эту, – предложила я на приемлемом для мамы языке.
– Зачем? В магазинах они не перевелись. Найду.
– Ну и зря. Мне не жаль.
– Мама! Пойми – мне никто не нужен. Вот, посмотри! – продолжила я разговор о том, кто к кому в поезде приставал, когда мы уже сидели в большой, уютной, тоже сверкающей чистотой кухне, и пили кофе. Настоящий. Со сливками и московскими конфетами, которые я привезла и ей и тетушке Шуре, маминой сестре.
Я снова полезла в сумку за моей реликвией, фотографиями Стаса. Каждый раз в день прибытия в гости к маме я почему-то забываюсь и начинаю вести себя с нею, как с подружкой. Неизменно наступаю на одни и те же грабли. Впрочем, это касается не только мамы.
Зачем я стала показывать ей фотографии? Не знаю. Возможно, мне хотелось похвастаться. Стас всё еще красавчик… Или… я втайне надеялась услышать: он хороший, он любит тебя, перестань его подозревать и ревновать?
– Правда, красивый? – спросила я.
Мама мельком посмотрела на фотографию Стаса, развалившегося в кресле в моей крохотной гостиной, пожала плечами и пренебрежительно произнесла:
– Он не в моем вкусе.
– Значит, ты мне не конкурентка, – скрыв обиду, криво усмехнулась я, доставая из сумки «получку» работниц из Гусь-Хрустального.
– Вот. Тебе.
Увидев подарок, мама нахмурилась.
– Что мне с ними делать? – спросила она.
– А что делают с рюмками? Гости придут, на стол поставишь, – терпеливо объяснила я.
– Мне они не нужны. Рюмок у меня предостаточно.
Вот тебе и купите, не пожалеете… Что ж. Подарю их тете.
Не успели мы допить кофе и приступить к маминым красиво украшенным салатам, как раздался звонок в дверь. В гости, услышав о моем приезде, пришел дядя Миша, мамин брат.
– Сильви, дорогая, с приездом! Я так переживал за тебя, – сказал он, протягивая мне коробку шоколадных конфет «ассорти» с красными розами на крышке. – В Москве только что был в метро жуткий взрыв. Просил твою маму, чтобы позвонила, узнала, всё ли с тобой в порядке.
– А что с ней могло случиться? – спросила мама, с недоумением глядя на брата. – Москва большая.
Мы с дядей переглянулись.
Да-да, подумала я с горечью, очень большая… О том, что я тридцать минут до взрыва была именно там, я говорить не стала.
Несмотря на приветливую улыбку дяди и его неизменный комплимент: «Ух, Сильви, как ты похудела! Отлично выглядишь!» (независимо от того, похудела я или поправилась) было видно, что мой, далеко не молодой, уже совсем седой, но всё еще интересный дядюшка чем-то расстроен.
