– Почти. Маловато, конечно. Но и то хорошо. И баночка лишняя появилась! – с умилением сказал енот.
– Ну, хорошо, давай мне, что там мое, и я пойду. Завтра мне на рыбу идти, а перед этим еще дела будут, так надо успеть выспаться.
Енот кивнул и засеменил в самый слабоосвещенный угол пещеры, отодвинул деревянную дверку в половину своего роста и исчез за ней. Раздался шум падающих камней, сдавленная ругань енота и через минуту он вернулся, волоча за собой небольшой пакетик, набитый аккуратно сложенными стеблями травы.
– Пус, может, попробуешь варить ее, а? Экономнее будет, да и сшибет лучше. Снотворное все-таки дорогая штука нынче, поди попробуй эту траву накосить, когда она ночью только косится.
Пус скривился:
– Мне Барка молока не приготовила, у нее оно не киснет. В чем варить?
– Да в чае можно.
– Может, сварю, только не в чем мне.
– Тебе котелок дать?
– Стащу где-нибудь. Очень мне надо тащить еще и котелок твой!
– Смотри, Пус, будь осторожнее. Я слыхал, что про тебя говорят… Вчера брат заходил, рассказывал. Подозревают тебя во всяком, и в том, что делал, и в том, чего не делал. За кирпичи-то ты знаешь, ну это ведь ты их украл и зарыл. Но тебе, кроме этого, приписали еще и то, что ты лес повалил, – енот осмотрелся по сторонам и перешел на шепот. – И что к макаке ты приставал, когда она в лесу была. А та сволочь обезьянья сидит и кивает! А как ты мог к ней приставать, если мы с тобой тут были и дурь варили?!.
Пус даже не моргнул.
– Пусть говорят. Не впервой, они всегда за моей спиной говорят.
– Оно-то может и так, но Кабанов все записывает, о чем они говорят.
Чумазый съел последний гриб.
– Кстати, у коз во дворе кто-то давеча памятник какой-то построил из грязи. Твоя работа?
– Ну, моя.
Енот заржал.
– Так, а почему памятник-то?!
– А что им, ратушу городскую строить?
– Ты – дикое существо, Пус, особенно когда под этим, – енот потряс пакетом. – А помнишь, как тогда, восемь лет назад в экспедиции?…
Мидун кивнул и ответил:
– Это когда тебе капканом ухо обрубило? Помню. Ты тогда еще кричал, что твоя енотиха тебя теперь домой не пустит, потому что какой же ты мужик без уха.
Енот описался.
– Та чтоб тебя, – протянул он. – Уже и днем достает.
Прикрывая срам, енот выбежал из пещеры и зашумел охапкой травы.
– Не тот ты уже, старик, не тот, что был раньше. Раньше из-за тебя тигры ссались, а теперь ты вон из-за сквозняка.
Чумазый вернулся и утер слезу.
– Раньше я дураком был, не ценил того, что имел. А теперь я умный, но мне от этого не легче.
– Ты и сейчас дурак.
– Тем более.
– К чему это ты?
– К тому, Пус, что мы издохнем скоро. И что все эти мои болячки… в общем, время берет свое.
Кот улыбнулся.
– Зато коты живут дольше енотов раза в два.
– Кто тебе сказал? Ты столько травы жрешь и кислого молока пьешь, что твоя печень уже наверняка черная. Ты еще меня опередишь.
Мидун встал и собрался уходить.
– Ладно, Чумазый, спасибо тебе за мочу, за пепел, и за банку в голову. Я тебе завтра рыбы занесу под вечер, не помри к тому времени. Может, воск достану, так мы бутербродов каких-нибудь сделаем. Ну, давай. До скорого!
Ничего более не говоря, кивнув на прощальные слова Чумазого, Пус Мидун захватил пакет и растворился в густой темноте за порогом освещенной керосинкой пещеры старого енота.
