Эдит измучилась в ожидании нужного момента, когда дом наконец затихнет и все слуги разойдутся — кто-то вернется в свою квартирку, кто-то отправится в комнату в пристройке за домом.
Нужный момент настал ближе к полуночи.
На этот раз я превращалась осторожно, перетекая из одного тела в другое, но, даже несмотря на мою неторопливость, заметить момент превращения детенышу не удалось. Это вызвало тихий разочарованный вздох.
— Видишь — и никакого «пуф», — самодовольно усмехнулась я. Ощущения нового тела пришли с легкой задержкой, и самодовольной пробыла я недолго.
Не больше секунды, а потом, ойкая, едва доползла до кресла и рухнула в него. Ноги горели, спина ныла, и шея была как деревянная. Я уже хотела вернуться обратно, в свой надежный пушистый вид, но восторженный взгляд Эдит заставлял терпеть.
На меня никогда так не смотрели.
— Это… — Она выбралась из кровати и крадучись двинулась ко мне. — Ты оборотень, да?
— Нет. Я нечисть. Знаешь, в чем разница?
Детеныш медленно покачал головой, остановившись в шаге от меня.
— Оборотни рождаются людьми и только потом пробуждают в себе зверя, у нечисти все наоборот. Мы рождаемся животными, и некоторым из нас удается разбудить в себе человека. Сомнительное удовольствие, конечно… — Я осеклась на полуслове, поймав себя на том, что чуть было не начала жаловаться ребенку на сложную жизнь вполне осознающей себя личности, застрявшей в теле животного. Я очень часто жалела о том, что пробудилась, что стала высшей нечистью и понимаю все, что со мной происходит. Особенно сильно жалела, когда порой возвращалась в леса и видела, как живут мои собратья. Их жизнь казалась такой простой… — И если кто-нибудь узнает о том, что я так умею, меня закроют в какой-нибудь лаборатории и разберут на образцы, понимаешь?
Эдит недолго помолчала.
— Это больно?
— Больно, — подтвердила я. — И обидно очень.
— Я никому не расскажу, — пообещала она. — Это наш секрет.
И я ей верила. Но еще я верила, что в случае чего успею сбежать раньше, чем меня поймают, и никто не сможет проверить, являются ли правдой невероятные слова ребенка.
Эдит потянулась потрогать мои волосы, но не решилась, да так и замерла с забавно вытянутой рукой.
— Можно, — разрешила я.
Простая ласка для человеческого тела оказалась настолько неожиданно яркой, что я невольно отпрянула, вжимаясь в спинку кресла.
Девочка тут же отдернула руку и спрятала за спину.
— Прости. Просто… прости. — Я не совсем понимала, вина ли в том, что это тело чувствительнее, чем пушистое, или просто с непривычки, но на коже, там, где до нее дотронулись пальцы детеныша, все еще отчетливо ощущалось это касание. Эдит каждый день гладила меня между ушами, и ничего, кроме слабого удовольствия, я не чувствовала. А сейчас… Почесав голову, я смущенно улыбнулась. — Я тебя напугала?
Эдит неопределенно повела плечами и севшим от восторга голосом прошептала:
— У тебя клыки.
Я тут же перестала улыбаться.
— Совсем как у папы, — добила меня мелкая.
Сравнение хуже придумать она, конечно, не могла…
Меня передергивало от одной мысли о том, что у нас с этим скучным недоволком может быть что-то общее.
— А Марта говорила, что носить короткие волосы неприлично, — добавила Эдит непосредственно.
— Когда это она такое говорила?
— Когда я хотела подстричься. — Она вздохнула. — Вот почему мальчикам можно ходить с короткими волосами, а девочкам нельзя?
— Ну… говорят, длинные волосы вроде как красиво.
