Пушкин. Побег из прошлого - страница 14

– Да вот посмотрел на ваш пистолет и вспомнил, как давеча вы несколько раз пытались вызвать меня на дуэль.

– И зря улыбаетесь! Я весьма серьезно отношусь к вопросам дуэли.

– Нет, нет! Я не в том смысле, дорогой мой Александр Сергеевич. Вы известный бретёр. Могу даже сказать с высоты будущего, что вы за свою жизнь более трех десятков раз готовы были стреляться на дуэли, она же вас…

Романов осекся. Не решился произнести последнюю фразу. Но, к счастью, Пушкин на ней не акцентировал свое внимание.

– Неужели? Вот интересно! Может расскажете, с кем и когда я стрелялся.

– Не расскажу, Александр Сергеевич. Всему свое время. Пусть все у вас идет, как и должно.

– Отчего же тогда улыбнулись?

– Да вот, вдруг сообразил, что вы такой опытный бретёр-дуэлист, а хотели вызвать меня на дуэль.

– И в чем же здесь закавыка?

– Вы же, наверное, хорошо знакомы с дуэльным кодексом?

– Еще бы!

– Тогда как вы, дворянин, хотели вызвать меня, разночинца, простолюдина? Ведь на дуэль можно вызвать только равного.

– Логично! Ну, тогда я просто велел бы тебя высечь! – Пушкин незаметно перешел на «ты».

– Опять нельзя!

– Что нельзя? Почему?

– Я же не крепостной мужик.

Пушкин с ернической улыбкой посмотрел на Михаила.

– А ты не так прост, как мне показалось, Романов.

– А то! Впрочем, у нас не так много времени, Александр Сергеевич. Давайте перейдем к делу.

– Давай! Садись на диван, Романов, и рассказывай свой план.

– Значит, так!..

Михаил заранее, еще у себя дома обдумал до мелочей план переворота, поэтому он, не торопясь, детально обрисовал Пушкину всю картину.

– Ты думаешь, получится? – иногда прерывал его Пушкин.

– Уверен!

И он продолжал рассказ дальше, поражая Пушкина знанием всех деталей заговора.

Время летело гоголевской птицей-тройкой. И лишь, когда в Михайловском совсем стемнело и Пушкин зажег все четыре свечи в подсвечнике, в кабинет осмелилась заглянуть Ольга.

– Барин, няня спрашивает, когда ужин расставлять?

– Не до этого нам сейчас, – отмахнулся Пушкин, даже не повернув головы в сторону девки.

Василий к вечеру сильно устал, но был доволен: няня с помощью управляющего Михайлы Калашникова организовала мужицких детей, игравших с незнакомцем в снежки. Лепили снежных баб, дурачились. Поначалу крестьянские дети вели себя с барчуком очень скованно и осторожно – мало ли, что ему взбредет в голову. Но дети есть дети – спустя некоторое время, все сдружились с Васей и чувствовали себя с ним на равных.

А потом Василий, уставший, вспотевший, в мокром зипуне, которым его одарил Калашников, вошел в комнату Арины Родионовны и спросил:

– А где папа?

Старушка, сидела в стареньком кресле с чулком в руках в окружении дворовых девушек, занимавшихся рукоделием и мелким ремеслом. Вдоль одной стены – длинная и широкая деревянная лавка, на которой и сидели сенные девушки, а перед ними в ряд стояли прялки с куделью и веретенами, коклюшки для плетения кружев. Перед креслом – небольшой столик, покрытый скатертью крестьянской домотканой работы, на стене висели расшитые холщовые домотканые полотенца. На столе и в старинном крестьянском шкафчике – самовар и кофейник, посуда, поднос, шкатулка для хранения чая; у печи – связка ключей: ведь няня была хозяйкой этого дома в пору михайловской ссылки Пушкина.

– У папы с барином важная беседа, не велел прерывать, даже вечерять отказались, – ответила Арина Родионовна. – А мы с тобой сейчас как раз и пойдем в столовую, отведаем, чего бог послал, да баиньки ляжем.