Пушкин. Побег из прошлого - страница 19

Они проговорили еще несколько часов. Наконец, Пушкин устало потянулся, зевнул, прикрыв рот ладонью.

– Вот что, друг мой, Романов! Надобно нам поспать хотя бы пару часов перед дорогой.

– Это верно! Отдохнуть не мешает. Куда прикажете, барин, следовать? – улыбнулся Михаил.

– В спальню родителей. Там уже и Василий твой отдыхает. Сейчас кликну слугу или няню.

– Зачем! Раздеться я и сам могу. Ты только покажи, куда идти.

– Да вот, прямо напротив кабинета.

Проводив Романова, Пушкин, однако, задержался в кабинете. Решил написать письмо Рылееву, чтобы принял, выслушал и послушал Михаила Романова. Затем сел выписывать подорожный билет, причем, задним числом и слегка измененным почерком на имя крепостного Прасковьи Александровны Осиповой, тетушки Пушкина:

«Билет. Сей дан села Тригорского человеку…»

Он мотнул головой и тут же передумал: решил и себя вписать в подорожную. Не мог он оставаться в стороне, когда в столице разворачивается такое действие. Пушкин разорвал лист, бросил его на пол, достал другой и снова начал писать, замаскировав себя под одного из тригорских крепостных Алексея Хохлова, правда, прибавив себе года три, Романова же выдал за михайловского садовника Архипа Курочкина:

«Билет. Сей дан села Тригорского людям: Алексею Хохлову росту 2 арш. 4 вер., волосы тёмнорусые, глаза голубые, бороду бреет, лет 29, да Архипу Курочкину росту 2 арш. 9 в., волосы светлорусые, брови густые, глаза… – Пушкин задумался, вспоминая, какого цвета глаза его и Романова, вспомнил, продолжил писать, – серые, бороду бреет, лет 32, в удостоверение, что они точно посланы от меня в С. Петербург по собственным моим надобностям и потому прошу Господ командующих на заставах чинить им свободный пропуск.

Сего 1825 года, Декабря 12 дня,

село Тригорское, что в Опочецком уезде.

Статская советница

Прасковья Осипова».

Пушкин приложил свою печать, подделал тетушкину подпись, еще раз перечитал написанное.

– Ничего, тетушка не обидится, а коли и узнает – не рассердится, поймет.

Одно дело сделано. Осталось написать письмо Рылееву, да и отдыхать.

«Милый мой Рылеев!

Прошу внимательно отнестись к словам подателя сего письма. Это человек весьма начитанный и посвященный во все тайны Союза спасения и Союза благоденствия. Он тебе сам все расскажет. Только прошу тебя снова и снова, будь внимателен к его словам и сделайте так, как он скажет. И не воспринимайте его, ты и остальные, умалишенным. Если получится, то у нас появляется шанс избавить Россию от самодержавия.

Прощай, мой милый, что ты пишешь?»

Однако, утром, проснувшись и позавтракав, Романов не согласился с тем, чтобы Пушкин отправился вместе с ним в Петербург:

– Пойми, Саша, я не могу на сто процентов гарантировать успех своей миссии. А ежели так, то не могу подвергать тебя, светило русской литературы, риску. Слишком жесток Николай, чтобы надеяться на его благосклонность. Коли уж он не пожалел князей с графьями, не думаю, что он пожалеет тебя. Ты же сам в одном из вариантов своей эпиграммы напишешь о нем: «С ног до головы – детина, с головы до ног – скотина». А вот если наше мероприятие увенчается успехом, буду рад встретиться с тобой в освобожденной от самодержавия столице.

Пушкин нервно вышагивал по кабинету, сломал несколько гусиных перьев, лежавших в беспорядке на его конторке. Но, в конечном итоге, согласился, однако спросил:

– Сына с собой возьмешь?