Пустая карта - страница 5

***УДО – условно-досрочное освобождение.

– Оля… – выдохнула мама, открыв дверь, и её глаза тут же наполнились слезами.

– Мамуль, – сделав шаг и скинув с плеча сумку. Тёплые крепкие объятия и такой родной, и уже почти позабытый запах близкого человека – это то, чего, оказалось, так отчаянно не хватало все эти годы.

– Отпустили? – отстранившись и с такой тревогой и надеждой вглядываясь в мои глаза.

– Да, мам. – Её слезы по щекам, и душу сжало в железные тиски. – Всё хорошо. Я дома, мам. Не плачь, пожалуйста.

– Это от радости, дочь, – произнесла, вытирая влагу носовым платком. – Не ожидала совсем. Ты не написала, не позвонила.

– Прости. Всё могло в любой момент измениться, и я бы потом чувствовала себя виноватой. Я и так ею себя чувствовала. Я была виновата перед ней за все её слёзы и боль, что она пережила. Эту боль может понять только тот, кто это пережил, кто видел это в глазах своей матери, то отчаянье и безысходность, когда тебе уводит конвой из зала суда. И я бы отдала всё на свете, только бы она этого никогда не видела. Пока я принимала душ, ровно пятнадцать минут по привычке, выработанной за два года (именно столько дают времени всему отряду в банный день в колонии), мама разогрела обед. Когда я зашла на кухню, она уже замешивала оладьи.

– Мам, зачем? Мне и этого хватит.

– Кушай садись. Вечером ещё Алинка придёт голодная.

– А где она сейчас? – В университете или со своими подружками по городу шатается.

– Учится нормально? – Да кто её знает, Оль. Передо мной она давно не отчитывается, – произнесла мама, отвернувшись к плите. Я сделала себе мысленную заметку, поговорить с сестрой и узнать, чем она вообще живёт. Алинка была избалованной девицей. После ухода отца мать была вынуждена работать на двух работах, чтобы нас прокормить, и, видимо, испытывая какую-то вину за своё отсутствие, старалась дать нам всё самое лучшее из того, что было в её силах, а Алинка этим безбожно пользовалась.

– Мам, а мои вещи ещё остались? Мне бы кроссовки какие, до участкового сбегать, а то от резиновых сапог уже ноги отваливаются.

– Конечно, Оль. В кладовке и на балконе коробки. Я, что могла, забрала из твоей квартиры перед продажей, правда Алинка кое-что повытаскала, зараза, пока я не видела. Закончив с едой, я сполоснула тарелку над раковиной и, поцеловав мать в щёку, пошла искать обувь.

– Мам, ты вечером на работу?! – крикнула из коридора, натягивая куртку и вытаскивая из сумки документы.

– Я с ночной сегодня, мне только послезавтра с утра выходить, – она вышла в коридор.

– Тогда чего возле плиты стоишь? Иди отдыхай. Её чуть подрагивающие руки и тени, легшие под глазами, вызвали во мне беспокойство.

– Ну ты чего? Как я тебя голодной оставлю.

– Я сама себе приготовлю, с голоду не помру. Пожалуйста, отдохни, мам, – и она снова, не удержавшись, сжала меня в своих руках.

– Я скоро приду, мам, – поцеловала её в щёку и выскользнула за дверь, сглатывая вставший в горле ком.

Остановившись у подъезда, подкурила сигарету и, глубоко затягиваясь, окинула взглядом родной двор и свою всё ещё стоявшую на парковке чёрную четырку, правда со спущенными колёсами. Жива ли она ещё? Надо проверить. Я купила её на последнем курсе института, тогда уже больше года подрабатывала, и моих накоплений едва хватило на её покупку и страховку. А потом был Влад и его подарок в виде Мазды сх-9, которая была официально оформлена на моё имя. Я так и не определилась: это вышло мне плюсом или сыграло против. Мазду пришлось продать, как и квартиру в центре, чтобы покрыть «ущерб, нанесённый преступной деятельностью». Эта же машина фигурировала как доказательство этой деятельности, мол, на свои кровные я не имела возможности приобрести подобный автомобиль без кредита. Воспоминания о Владе породили физически ощутимую горечь, и я, сделав последнюю затяжку, выбросила окурок. Хорошо, что ту машину пришлось продать, я бы всё равно больше не села за её руль.