Пустолик.Черноводье - страница 7

Он вошёл резко, безжалостно, как нож в живое мясо. Боль вспыхнула – не просто боль, а пожар, разрывающий всё внутри. Мышцы рвались, плоть трещала, как сухая бумага, и я чувствовал, как что-то ломается, лопается, истекает кровью. Его толчки были ритмичны, но нечеловечески жестоки – каждый удар вбивал меня в пол, выдавливал из меня жизнь, как из раздавленного насекомого. Кровь – моя кровь – текла вниз, горячая, липкая, смешивалась с пылью и грязью, пока он двигался всё глубже, разрывая меня изнутри с наслаждением садиста, упивающегося своей властью.

Его дыхание ускорилось, стало хриплым, звериным, каждый выдох – как рык, пропитанный похотью. Он вцепился мне в волосы, дёрнул голову назад, выгибая шею до предела, и я услышал, как хрустят позвонки.

– Тише, тварь, – прорычал он, и его слюна – горячая, вязкая – капнула мне на лицо, стекая по щеке, как яд. Я задыхался, глотал собственную кровь, смешанную с его смрадом, и каждый его толчок отзывался во мне новой волной боли – острой, раскалённой, бесконечной. Стены дрожали, впитывая мои судорожные всхлипы, мои рваные попытки вдохнуть. Я был не человеком – куском мяса, игрушкой в его руках, и он наслаждался этим, упивался каждым разрывом, каждым моим сдавленным стоном. Его ногти впились мне в спину, оставляя глубокие борозды, и я чувствовал, как кожа лопается, как кровь сочится, стекает по бокам, пачкая пол. Он ускорился, его движения стали хаотичными, дикими, и я понял, что он близко – его тело напряглось, как струна, а рык перешёл в низкий, утробный вой.

И вот он кончил – горячая, липкая струя хлынула внутрь, прожигая меня, как кислота, усиливая агонию. Он замер на миг, вдавливая меня в пол всем весом, и я почувствовал, как его удовлетворение – тяжёлое, омерзительное – растекается по мне, как грязь. Он выдернул себя из меня с влажным хрустом, оставив пустоту, которая тут же заполнилась жгучей болью и кровью, стекающей по ногам.

– Тебе всё равно никто не поверит, – прохрипел он, отстраняясь, и его голос ввинтился мне в мозг, как последний гвоздь в гроб. Я заорал. Крик вырвался из глубины, надломленный, смешанный с кровавым кашлем. Слёзы жгли глаза, текли по лицу, смешиваясь с кровью и грязью, капали на пол, где уже растекалась тёмная лужа моего унижения. Его рука зажала мне рот – грубо, до хруста челюсти, – и я задыхался, глотая собственный страх, пока стены гудели, как свидетели этого ада.

Проснулся, задыхаясь, весь в холодном поту. Кровать. Мой дом. Тишина. Но это была не та тишина, которую я знал. Это была тишина, которая висела в воздухе, как предвестие грозы. Я уставился в потолок, но перед глазами всё ещё стояли те лица. Я ощущал их прикосновения, смех, этот тяжёлый, липкий запах их дыхания, которое щекотало мне ухо. Столько лет прошло, а я всё ещё не выбрался. Всё ещё там.

Лежал в темноте, пытаясь выровнять дыхание, заставить его быть нормальным, но оно било в грудь, как пойманная в клетку птица. Годы прошли. Десятки лет. Но я всё ещё там.

Провёл ладонью по лицу, смазав пот с кожи. Я знал, что они мертвы. Отец. Дядя. Подросток из соседнего дома. Каждый из них исчез с лица земли. Кто-то умер своей смертью, кого-то нашли в лесу – иссушенные, обгоревшие, с обугленными пальцами и скривленными губами, словно они в последний момент пытались что-то сказать. Но мне не стало легче.

Я сел на кровати. Всё было, как всегда, но всё было не так. Я чувствовал это, как холодный ветер, проникающий сквозь стены. Что-то было не на своём месте. Я знал это. Этот холодок, бегущий по спине, как ледяные иглы, – кто-то был рядом.